Вокруг Света 1981 № 01 (2484) - [24]

Недавно на пустыре в Иерусалиме не имеющие жилья молодожены и обитатели лачуг нелегально построили символический «палаточный лагерь». Несколько сот человек, составляющие его население, в том числе активисты сефарды из организации «Черные пантеры», ожидают и даже надеются на столкновение с полицией, когда власти попытаются выселить их. Ведь это явится прекрасным способом показать, какая пропасть лежит между ними и жителями поселений на Западном берегу, в основном недавними иммигрантами из США, чью безопасность день и ночь охраняет израильская армия.

Вообще армия представляет собой самый чувствительный социальный барометр в Израиле. Да и может ли быть иначе, если четыре пятых ее личного состава — это резервисты и проходящие начальную подготовку призывники. Причем военная служба считается одной из главных форм воспитания израильской молодежи в армии юношам и девушкам должны внушить, что они являются равноправными гражданами с определенными обязанностями перед обществом. Между тем происходящее в армии в последние два-три года не может не вселять тревогу. Причем дело не только в том, что, по словам начальника военной полиции, сейчас зарегистрировано не только рекордное число дезертиров, уклоняющихся от службы призывников, заключенных в военных тюрьмах, но и случаев нападения на сержантский состав. (Особенно резко подскочило в военных тюрьмах число содержащихся там солдат-девушек, которых призывают в армию наравне с юношами.) «Ведь армия является зеркалом общества, из которого она набирается, — говорит он. — Если в ней больше наркоманов, то это потому, что много израильской молодежи пристрастилось к наркотикам. Оружия стали воровать в несколько раз больше, поскольку организованная преступность создала для него обширный рынок». К этому можно добавить, что армию опозорил не кто иной, как сам начальник генерального штаба генерал Эйтан. Он помиловал трех израильских солдат, осужденных военным судом за убийство ни в чем не повинных арабов. Взять, например, дело лейтенанта Дэниеля Пинто, попавшего в тюрьму за то, что два года назад во время вторжения в Южный Ливан задушил четырех крестьян. Благодаря вмешательству генерала Эйтана Пинто провел за решеткой всего шестнадцать месяцев — по четыре за каждое убийство. Символичность этого не может не возмущать каждого, у кого есть хоть капля совести.

Филипп Джексон, Рут Кейл, английские журналисты («Обсервер»)

Перевел с английского С. Милин

Школа Дрем-Хеда

До сих пор он жил, как десятки других собак поселка: рыскал в поисках куска моржатины или оленьей кости, облаивал или обнюхивал прохожего, ждал — не перепадет ли чего, а в полнолуние или перед сильной пургой присоединялся к сводному песьему хору. Не то чтобы у него не было хозяина — было, даже два, — и каждый старался переманить его на свою сторону, но пес никого не признавал. Грех, конечно, жаловаться, жил не хуже других. Обычная собачья жизнь. И все же чего-то не хватало, что-то тревожило — быть может, внутренний голос нашептывал ему, что все-таки есть иная жизнь, более настоящая и прекрасная...

Надо сказать, пес был неунывающего нрава, к тому же молод — ему исполнился год. Он никогда не уходил далеко от поселка, лишь раз нюхал след медведя и, как рассказывают, бросился было в погоню, но его не пустили. Выглядел он образцово красивой рыжей масти, крупный, уши торчком и хвост серпом. Слегка удивляло только имя, необычное для чукотской лайки, — Барон.

Когда мы попросили его у одного из хозяев, чтобы взять с собой в горы на время экспедиции (Экспедиция эта состоялась в 1979 году и была организована Главным управлением охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР.), тот сразу согласился. И пес не колебался: спокойно дал надеть на себя ошейники увести. Перед отлетом он повертел головой, словно слепка раздумывая, потом решительно прыгнул в темное нутро вертолета.

В северо-западном углу заповедного острова Врангеля есть небольшая группа гор с таинственным названием Дрем-Хед. Место это — крупнейший в мире родильный дом белых медведей. К ним-то мы и прибыли. Вертолет окатил нас на прощание снежным душем и исчез. Мы остались одни четыре человека и собака.

Совершенная тишина — до звона в ушах — обступила нас. Молчало небо, высокое, туго натянутое, аккуратно заправленное за горизонт, скрепленное огромным сургучом солнца. Молчала спеленутая сверкающим снегом земля. Молчало вдали изрезанное торосами, скованное льдом море. Кое-где в долинках висел морозный туман: испарялся снег, в этих наплывах вспыхивали обрывки радуги — такое часто бывает в высоких широтах в начале марта.

Избушка, в которой нам предстояло жить, еле виднелась из-под сугроба, наметенного у подножия склона. Пока мы откапывали ее и перетаскивали снаряжение, Барон обегал все вокруг и вернулся недоумевающий: куда он попал? Ни следа, ни запаха. Оборудовав себе жилье, мы и Барону вырыли удобную нору — на случай пурги и сильных морозов. Однако он устроился недалеко от порога, на снежном взгорке, свернувшись по обычаю северных лаек крендельком.

Больше всего поражает в Арктике простор, распахнутость пространства... Закат. Горы покраснели, потом стали нежно-розовыми, подернулись сединой. Снизу наливается холодная синева. На западе, над перевалом, небо еще подсвечено и прозрачно, горная гряда непроницаемо черна, выделяется резко, отчетливо.