Вокруг Света 1980 № 06 (2477) - [5]

На родине Гойи

Я бродил по городу, когда сквозь хмурое осеннее небо изредка проглядывало яркое солнце. Вдвойне нарядней становилась тогда центральная площадь, где установлен памятник Франсиско Гойе. Фигура великого художника оказалась здесь не случайно: Гойя — арагонец.

Его родное селение Фуэндетодос находится в часе езды от Сарагосы. Дорога сворачивает с шоссе и вьется по горным уступам. В окно машины льется аромат лаванды и полыни. Вокруг первозданная тишина. Судя по тому, что нас не обгоняет ни один автомобиль и мы не нагнали ни одного автобуса, ясно, что поселок не страдает от наплыва туристов. Узкие улочки, на которых теснятся белые домишки. Женщины в темных платьях моют тротуары возле дверей своих домов. Мужчины выгоняют со дворов овец и отправляются с ними в горы, которые начинаются прямо за порогом. Каждый встречный вежливо здоровается с незнакомым человеком.

Вот и каменный дом с маленькими окошками, где жил ремесленник Хосе Гойя, отец художника. Дверь в скромное жилище заперта. Никакой вывески или объявления о времени посещения дома нет. Но внимательные соседи, увидев приезжих, немедленно поспешили за доном Луисом. Через несколько минут, запыхавшись, пришел Луис Эстебан Бласко, который на протяжении последних 36 лет является хранителем дома и примыкающего к нему небольшого музея.

— Собственно, меня никто на эту должность не назначал, — немного стесняясь, говорит он. — Как-то само собой получилось. Люди знали, что я очень люблю Гойю, преклоняюсь перед ним, изучаю его жизнь, работы... Нет, нет, мне за это никто не платит ни песеты, но это неважно. Для меня и так большая честь хранить все, что связано с его именем. Хуже, что на содержание дома ни одно официальное учреждение не отпускает никаких средств. Кое-что набирается от редких посетителей да плюс еще скромные пожертвования. Выкручивайся как знаешь...

Поворот ключа, на нас пахнуло холодом и сыростью. Комнаты, где маленький Франсиско Гойя провел тринадцать лет жизни. Очаг, возле которого грелась в студеные зимние вечера дружная семья.

— Подлинные ли это вещи семейства?

— Сейчас трудно сказать... Долгие годы музеем Гойи вообще никто не занимался. Многое пропало в годы гражданской войны. Однако достоверно, что большинство предметов относятся к той эпохе и могли принадлежать семье Гойи...

Скромный служащий сельской мэрии увлекся рассказом и заговорил словно заправский искусствовед в знаменитом мадридском музее Прадо:

— Гойя очень любил наш Фуэндетодос. Неслучайно свое последнее путешествие в эти места он предпринял, когда ему шел 73-й год. Да, да, я не оговорился. Именно путешествие, если представить дороги того времени. Я всегда говорю молодежи: вот вам пример настоящего арагонского патриотизма. Мне же выпало большое счастье постоянно соприкасаться с жизнью великого художника...

Сам Фуэндетодос живет нелегко. Земляки Гойи растят хлеб и виноград, пасут овец. Бороться с местными помещиками — сеньоритос, с оптовиками-торговцами для них не менее трудно, чем с превратностями природы. Сегодня в испанском селе не так заметно, как в городе, ощущаются демократические перемены. Еще сохраняют влияние сторонники Франко. Еще ощутим произвол богачей, к которым местные бедняки, запуганные, малограмотные, привыкли относиться с почтением. Тем не менее изменения происходят и в таких селениях, как Фуэндетодос. Недавно в местный айюнтамьенто — так здесь называют муниципалитеты — избрано несколько крестьян. Сумеют ли они чего-то добиться для облегчения доли сельских тружеников, покажет время.

На обратном пути, в горах, нас застал сильный дождь. Все вокруг стало уныло и мрачно. Неожиданно за шумом мотора и дождя слышится собачий лай и перезвон колокольчиков овечьей отары. Перед нами вырастает съежившаяся от холода и сырости фигурка пастуха. Одет он, прямо сказать, не по погоде: рубашка, видавший виды брезентовый плащ, на ногах самодельные сандалии из автомобильной покрышки.

— Не холодно вот так?..

— Привык, — отвечает пастух Грегорио Морено. — А уж когда совсем невмоготу становится, греюсь домашним вином. — Он встряхивает висящий на боку потертый бурдюк.

Над домиками его родного поселка Хаулин вьется дымок. В непогоду люди греются возле очагов, а сейчас, во время обеда, едят дымящийся мигас — суп из крошеного хлеба и домашних колбасок. Грегорио же с утра до позднего вечера бродит по горам. С детства гнет спину пастух на чужих людей. Ему пятый десяток, но нет у него ни дома путного, ни семьи. Все богатство — несколько овец да верный друг, юркая собака Линда, помогающая следить за овцами.

— Помню, отец всю жизнь твердил: вырастешь, выйдешь в люди и не будешь бродягой пастухом. Куда там, — безнадежно машет рукой Грегорио. — Видно, на роду написано...

У него доброе и какое-то беззащитное лицо, на котором лежит печать покорности. Прощаемся. Пастух смотрит нам вслед с сожалением: оборвалась тонкая ниточка человеческого общения, обыкновенного сочувствия, которого ему так не хватает всю жизнь.

Неизгладимые шрамы

Когда ездишь по Арагону, скоро перестаешь удивляться многочисленным памятникам старины. Они есть даже в самых глухих уголках, крепости с башенками, часовни, мельницы. Но вот перед глазами возникают развалины собора Бельчите, и на душе сразу становится так же больно, как при виде нашей Хатыни. Это уже не глубокая старина, это гораздо современнее...