Вокруг Света 1980 № 02 (2473) - [9]

Разумеется, Идо не может ни добывать бокситы, ни выращивать гмелину на месте сельвы, и даже с рисом у него неблагополучно, он нуждается в помощи.

Идо уже несколько лет водит свой семейный отряд в наступление на сельву. Он умело выбрал место — возле хижины не было даже комаров и мошки, хотя от них нет житья и в самом центре Бразилиа. Одними топорами они прорубили несколько километров дорог — иначе его рис вообще невозможно было бы вывезти. Сампайо привыкли к одиночеству, к опасностям дикой сельвы, к тому, что, случись беда, помощи ждать неоткуда. Но одно препятствие семье одолеть не удалось:

— Долги, будь они прокляты. Копятся с каждым днем. Начинать приходится в кредит, а выплачивать его нечем. Чувствую, придет момент, придется отдать все это за долги. — Идо снова обвел рукой границы первого в семье Сампайо собственного участка.

— И куда же вы тогда?

— Опять в батраки. Рядом есть крупные хозяйства, возьмут. Или, может, вернусь домой, на Северо-Восток. У нас, когда бедняк кричит на ярмарке, что его эксплуатируют, хоть толпа народу слышит. А тут кричи не кричи, никому не слышно.

Официальные отчеты ИНКРА показывают, что успеха добиваются лишь те колонисты, которые приехали с хорошими деньгами, обычно это люди, имевшие кое-какую землю на Юге. Безденежные переселенцы неизбежно оказываются в такой же ситуации, как Идо. Из ста тысяч человек, приглашенных заселять Трансамазонику, половина уже вернулась обратно. На крестьянской колонизации власти поставили крест. Теперь освоение Амазонии они решили вести лишь посредством крупных землевладений, таких, как у Дэниэла Ладвига. В Амазонии эксперимент ИНКРА кончился тем, что установил ту самую систему земельных отношений, которую институт должен был ликвидировать на побережье.

...Я напрасно боялся, что машина застрянет в сельве. Сыновья и зять Идо дружными рывками выволакивали ее из самых глубоких ям. На обочине Трансамазоники мы простились. Пока дорога не свернула, они махали мне рукой — среди могучего леса молодые крепкие парни, способные своротить горы.

Город Гумбольдт, даже если бы судьба его сложилась иначе, ничем не помог бы Идо и не спас бы соплеменников Журуны. Как талант Нимайера оказался бессилен перед законом общества, когда складывалась социальная география Бразилиа, так и никакая наука сама по себе не может установить справедливые отношения между жителями — коренными и пришлыми — Амазонии. Но для грядущих поколений бразильцев не безразлично — будет или не будет внесено разумное начало в процесс освоения сельвы. Один бразильский ученый очень точно, хотя и парадоксально назвал Амазонию «пустыней, в которой растет лес».

Если лес уничтожить, останется просто пустыня. Руины Гумбольдта совсем не грандиозны. Однако его изъеденные термитами стены более грозно, чем стены Колизея и Трои, предупреждают о том, к чему приводит неконтролируемое разрушение.

В. Соболев

Частная жизнь мутанта ЕМ-1

Послушайте, это совсем недалеко. Все время прямо и прямо, никуда не сворачивайте, — тараторила на ходу молоденькая сотрудница Пушкинских лабораторий Всесоюзного института растениеводства. — Потом будет поле: овес, пшеница, ячмень. А как увидите делянку с рожью — учтите, рожь под изоляторами! — тут, значит, и сидит Кобылянский, это сейчас его рабочее место, — и она убежала на обеденный перерыв, оставив меня в полной растерянности.

День подымался в ослепительной пене облаков, умытый теплым коротким ливнем, и поэтому дорога к «вировскому» полю, которое я разыскивал, останавливая прохожих, не казалась такой бесконечной и нудной. Вокруг меня на все лады шумела густолистая дубрава Пушкинского парка — в прошлом Царскосельского. В пруду по соседству визжала малышня. На лавочках, в тени деревьев, отдыхали пенсионеры. Порывы ветра, путаясь в вершинах, разносили дразнящие запахи жареного мяса и острых кавказских приправ... Вот уж никогда не думал, что селекционеры ВИРа выводят свои чудо-сорта именно здесь, рядом с мемориальным парком, где сама природа обращает человека к отдыху и удовольствиям.

Все оказалось именно так, как сказала девушка. Опытное поле открылось сразу, как кончились деревья. Оно лежало в плоской оправе кустарников, разбитое на квадраты, и на каждом квадрате кустились разного роста злаки — ячмень, пшеница, овес. Все было полно жизни, все буйно и зелено рвалось ввысь, и казалось, этой силе нет никаких преград.

Узнал я и обещанную делянку ржи, собственно, не ржи даже, а то, что она являла собой сейчас, — длинные ряды пирамид, затянутые белыми холстами. «Словно надгробия», — отметил я про себя: уж больно чудно выглядели эти матерчатые «обелиски» среди колышущейся, с голубым отливом нивы.

Среди белых рядов, то наклоняясь к пирамидам, то выпрямляясь в полный рост, хозяйничал человек в потертой клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Он рыхлил землю, пересаживал растения, поливал, осматривал кусты — делал все это споро и сосредоточенно.

Я понял: этот человек и есть Кобылянский. В прошлом рядовой агроном, затем лаборант Северо-Западного научно-исследовательского сельхозинститута, а ныне доктор биологических наук, заведующий отделом серых хлебов Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства имени Н. И. Вавилова, видный специалист по селекции и генетике ржи.