Вокруг Света 1978 № 10 (2457) - [37]

Теперь пришло сознание общности. Поздно, но пришло.

Женевских мальчишек разочаровали бутафорские томагавки. Но других томагавков теперь индейцам и не надо: это ведь просто принадлежность национального костюма. Время томагавков прошло, место их в переизданиях нестареющих книг Фенимора Купера и Карла Мая.

Из Женевы делегаты торопились домой. Время было дорого: представители всех индейских племен собирались в Калифорнии, чтобы пройти маршем по стране до Вашингтона. Три тысячи миль, чтобы поставить вигвамы в самом сердце Америки.

Их собственной страны...

Л. Ольгин

Приют для тишины

Внизу остались долины, сине-желтые от цветов, и белоствольные леса; круче становятся склоны, поросшие кедрачом; низкие облака задевают за темный гребень пихт. Мы взбираемся на перевал Буйбинский. На высоте около двух тысяч метров наш крытый брезентом грузовик с белой надписью на борту «Охрана природы» сворачивает чуть в сторону от дороги и останавливается.

Гущин выпрыгивает из кузова, одергивает штормовку, разминает затекшие от долгого сидения ноги. Теперь я могу как следует разглядеть своего попутчика. Высокий, худой, с русой челкой — он выглядит совсем юношей; только серьезный, внимательный взгляд да обращение к нему шофера по имени-отчеству говорят, что этот биолог-охотовед не с институтской скамьи.

С Николаем Николаевичем меня познакомил директор Саяно-Шушенского заповедника Виталий Петрович Попадьин. Когда я попросила директора помочь добраться до заповедника, он подозвал Гущина и сказал: «Подбрось до Усинского». Шофер в ту минуту уже прогревал мотор...

И вот сейчас, на привале, разговорившись с Николаем Николаевичем, узнаю, что едут они в южные районы, где лесники обнаружили убитых маралов со срезанными пантами. Надо проводить расследование.

— Неблизкие у вас маршруты, — замечаю я.

Николай Николаевич усмехнулся, достал из полевой сумки карту и развернул ее.

— Смотрите. Вот наш заповедник, — карандаш Гущина очертил пятно на левом берегу Енисея, там, где коричневый цвет был особенно интенсивным. — Почти 400 тысяч гектаров...

Рассматриваю карту. Восточная граница заповедника проходит по Енисею, южная — по границе с Тувой, западная—по водоразделу реки Кантегир, северная — от устья реки Голой по Енисею до Большого порога. Ни городов, ни поселков, только вздыбившиеся хребты Западного Саяна и извилистее горные реки.

— Наверно, это один из самых сложных заповедников в стране по отдаленности и труднодоступности?

— Да, — отвечает Гущин. — Но эти, так сказать, минусы оборачиваются неоценимыми плюсами, если говорить о пользе и смысле заповедника. Впрочем, вы в этом убедитесь сами, когда окажетесь там.

Николай Николаевич складывает карту и долго смотрит на сине-зеленые волны тайги, лежащие под нами, словно ищет в этой просторной картине какую-то нужную ему точку, и, наконец заметив легкий дымок на горизонте, обрадованно говорит:

— Танзыбей! Я в этом поселке шесть лет проработал.

— Сразу после института?

— Нет, сначала была Эвенкия.

После перевала все чаще стали встречаться сухие каменистые склоны, осыпи, красно-черные обнажения, отвесно падающие в быструю реку Буйба. За нами все время крадется темная туча с рваными краями; лучи вечернего солнца, прорываясь сквозь нее, заставляют вспыхивать золотом коричневую, широкую от дождей реку. «Буйба — лишь приток реки Ус, а Ус — приток Енисея, — соображаю я. — Каков же тогда Енисей, единственная дорога в заповедник?»

В село Усинское мы въехали уже в сумерки, под моросящим дождем. Узнаю сибирское поселье: заборы под навесом, амбары, стайки, крепкие избы во много венцов. Возле одной из изб шофер притормозил. Мелькнуло лицо в окне, потом на крыльцо вышла молодая женщина. Торопливо вытерла о передник руки, улыбнулась:

— Детей купаю. Да вы проходите, проходите...

Прошла в избу одна я, Гущину еще предстоял долгий путь.

Угощая меня чаем, хозяйка говорила, что как раз собиралась в поездку по заповеднику, к лесникам. Дел там накопилось, дел... Она торопливо перечисляла:

— Надо посмотреть, как строят избушки, как работает охранная служба, везде ли обозначены границы заповедника. Да и на Урбуне пора обосновываться по-настоящему...

Я слушала ее быстрый веселый говорок, глядела на веснушчатое скуластое лицо, и никак не могла свыкнуться с тем, что эта милая молодая женщина — Тамара Алексеевна Плищенко — главный лесничий заповедника.

— Тамара, а с кем детей оставишь?

Тамара прислушалась к сонной тишине в соседней комнате и сказала;

— Бабка поможет. Да и старшая дочка у меня самостоятельная, привыкла к моим разъездам, мы с ней сколько на Алтае прожали... Приехала я туда после института, думала, год-другой отработаю в заповеднике, да не отпустило Телецкое...

Проговорили мы допоздна... Когда Тамара рассказывала о марале, который забрел зимой на Телецкое озеро, я почти засыпала. Но какие-то необычные — тихие, взволнованные — интонации в ее голосе заставили меня вслушаться.

— У берега, там, где торосы, — рассказывала она, — марал шел хорошо. А как вышел на гладкий лед — стал падать. Ноги разъезжаются, не держат, лед, как темное стекло. Встанет — и тут же мордой об лед. Весь в кровь разбился, вороны уже слетелись... — Тамара умолкла, словно заново переживая этот случай. Потом продолжила: — Добрались мы кое-как до марала, на веревке волоком вытащили его. Сколько лет прошло, а глаза его благодарные помню...