Вокруг Света 1978 № 08 (2455) - [28]

* * *

Вода поднялась уже на полметра и начала медленно заливать потертые подушки сиденья. На ровной глади плавали жирные пятна, чернел мазут. В какое-то мгновение Максим пожалел, что вызвался идти над порогами, стало жалко самого себя. Конечно, там, на берегу, сейчас волнуются, попытаются спасти его, а как? Провал небось такой, что в него хороший домина уместится. «Идиот», — обругал он себя. И в глухом отчаянии навалился плечом на дверцу. Неожиданно она поддалась, но лавина свинцовой от мороза воды ринулась в кабину, сбила его с ног, окатила с головой. Дверца вновь захлопнулась.

Ошалевший от тысяч впившихся в тело обжигающих иголок, Максим вынырнул из воды, хватанул раскрытым ртом воздух.

Теперь вода залила уже более половины кабины. Максим залез на сиденье, отдышался. В голову пришла спасительная мысль: когда вода заполнит кабину, можно будет без труда открыть дверцу... Главное сейчас — ждать. «Ждать! Ждать!!» — твердил он.

* * *

Максим на третьей скорости подкатил к костру, сбросил газ и, оставив бульдозер работать на малых оборотах, вылез из кабины.

— Привет, орлы!

«Орлы» — комсомольско-молодежная бригада бульдозеристов — пододвинулись, освобождая место бригадиру. Никола Мамонтов, остроносый, усыпанный веснушками паренек в донельзя замасленной солдатской шапке, снял с костра почерневший от копоти котелок с чаем, плеснул в свободную алюминиевую кружку, пододвинул ее Максиму.

— Согрейся-ка.

Максим пододвинулся к огню, подставив пышущему жаром костру лицо, руки. Отогреваясь, посидел так несколько минут, потом взял кружку, отхлебнул глоток обжигающего чая. Заваренная на котелок пачка «Грузинского» вяжущей горечью застряла в горле, ударила в голову. Максим глотнул еще раз, аккуратно поставил кружку на рукавицу — чтоб не остывала — восхищенно покрутил головой.

— Ну, вы даете!..

Польщенный Никола Мамонтов улыбнулся, сказал гордо:

— Дед Никишка научил. Особо колымская заварка, покойничка на ноги ставит.

Кто-то подбросил в костер лапника, тысячи искр брызнули во все стороны; на какой-то миг огонь притих, сжался и вдруг с новой силой рванулся ввысь, пожирая смолистую хвою. На блестевших от снега гусеницах заиграли разноцветные блики, стало невмоготу сидеть вблизи огня. Парни отодвинулись подальше, кое-кто снял шапку. А мороз давил 50-градусной силой, заставляя поворачиваться к пышущему костру то боком, то спиной.

Максим помолчал, прислушиваясь к потрескивающему костру, сказал:

— Надо, мужики, что-то делать. На правом берегу уже две бурильные установки стали, план горит. Я пытался уговорить Алексеича пустить меня на лед, так он и слушать не хочет. Говорит, дней пятнадцать-двадцать выждать надо.

У костра стало тихо. Где-то неподалеку треснуло дерево, не выдержав мороза. Максим изучающе оглядел свою бригаду.

— Ну?

Никола Мамонтов прищурился на огонь, ковырнул прутом угли, сказал не оборачиваясь:

— Только что об этом говорили.

— И что?

— Понимаешь, идейка одна есть. — Никола выхватил из костра обгоревшую ветку, прочертил на снегу две извилистые линии. — Вот это река. Здесь пороги. Так ведь можно идти и не над самыми порогами. Смотри-ка: спускаемся чуть ниже. Вода здесь спокойнее, а значит, и лед толще; выходим к правому берегу и уже под берегом ведем зимник. — Никола бросил ветку в костер, передернул худенькими плечами, на которых почти висел такой же замасленный, как и шапка, бушлат, заручаясь поддержкой, посмотрел на бульдозеристов.

— Мамонтов прав, — громыхнул бас необъятного в плечах Афонина, который горой возвышался над остальными парнями. — И ты нас, бригадир, не агитируй. Ты лучше перед начальством этот вопрос ставь.

* * *

От ледяной воды, сковавшей мозг, Максим уже не чувствовал своего тела. Уровень воды в кабине поднимался почему-то очень медленно, и Максим с ужасом подумал, что же будет с ним, если вдруг он не сможет открыть дверцу. Он сунулся было опять к ней, но вовремя остановился, вспомнив, как страшный удар воды свалил его, заставив приостановиться сердце.

«Спокойнее, спокойнее, Попов. Главное — не суетиться. Ждать, Попов. Отвлекись!» Максим попытался медленно восстановить все события, но не смог. От сжимающего тело холода он уже не мог спокойно думать, мысли разбегались, грудь начало сжимать ледяными тисками, стало трудно дышать. Сумбурным клубком опять замельтешились обрывки воспоминаний.

* * *

Насквозь прокопченное нутро бревенчака быстро наполнялось людьми. Пришли почти все: бурильщики и взрывники, геологи и механизаторы.

Запоздавшие, то и дело хлопая заиндевевшей дверью, вваливались в избу вместе с клубами морозного воздуха и, сбросив полушубки у входа, протискивались к сваренной из 200-литровой бочки «буржуйке», вытягивая покрасневшие руки: погода, кажется, установилась надежная, и спиртовой термометр, висевший на одинокой лиственнице перед бревенчаком, показывал все те же минус 50.

В избушке от раскалившейся докрасна печки стало жарко, кое-кто сбросил с себя свитер. Можно было бы и начинать, да где-то задерживался Орефьев, секретарь партбюро экспедиции. Наконец дверь хлопнула еще раз, и, едва умещаясь в проеме, подпирая головой потолок, в бревенчак ввалился Орефьев, горный мастер, пробивший за свою жизнь не одну сотню метров горных выработок. Сбросив тулуп, он прошел к столу, сел подле Антонова. Нашарив глазами чайник на печке, кивнул деду Никишке: плесни, мол, чуток. Затем посмотрел на притихших бульдозеристов, перевел взгляд на Попова. Сказал простуженным голосом: