Вокруг Света 1978 № 08 (2455) - [18]

Доползаем до снежника. Пятками втыкаемся в колючий ноздреватый снег, глотаем его кусками, но жажда не проходит. Слышно, как где-то внизу струится ручеек, однако до него не добраться — наверняка он прячется в камнях. Растираем разомлевшее тело, прикладываем снег к лицу. Хочется лежать и лежать здесь, впитывая каждой частицей холод вековых зим. Но Боря, медлительный Боря, торопит. Это раздражает. Неужели от лишней минуты отдыха что-то убудет?

— Убудет, — убежденно бубнит Боря. — Смотри, сейчас три. До вершины еще час. А там полезем через кедровник, да еще семь шлихов, да домой...

Он тычет в часы с одной часовой стрелкой, потому что минутная потерялась, а мой хронометр, поломанный еще раньше, топором не починишь.

— Какой там еще кедровник?

— А вот, — он достает аэроснимок, на котором хорошо видны кудряшки зарослей.

Скоро Боря убеждается, что спорю я лишь затем, чтобы оттянуть время. Он сует снимки и карту в полевую сумку, примеривается к рюкзаку. По опыту знаю, отставать от Бори нельзя. Ходит он быстро, легко. На пять лет моложе — это что-то значит. Набираю в холщовую кепчонку снега про запас и тоже поднимаюсь.

На вершине дует свежий, влажный ветер. Комаров нет. Одни бараньи тропы и лежки. Здесь животные отдыхали, но, увидев нас еще на подходе, загодя убрались. За бурыми горбами гор тянулась пустынная и ослепительно голубая полоска Охотского моря.

На самом венчике перевала стоит топографический знак. Кто-то, значит, когда-то поднимался сюда, складывал из плиточника пирамидку. Может, любовался захватывающими дух далями или, как мы, торопился спуститься вниз, чтобы успеть до темноты выйти к лагерю. А ведь мы удирали из Москвы, чтобы освободиться от цейтнота, в который берет нервная городская жизнь. Часовые стрелки везде и всюду подгоняют нас, и мы летим, боясь отстать. Мы служим времени, как языческому богу, принося в жертву свое желание на чем-то остановиться, о чем-то поразмыслить. Не время расписано, а мы расписаны. Время командует.

И греховные мысли вдруг овладели нами. Счастлив человек, который не зависит от времени и не боится его. Мы сбросили одежду и подставили спины солнцу и нежному ветру. Тридцать минут захотелось вырвать у этого времени, чтобы получше присмотреться к красоте мира, еще никем не потревоженного.

Мы заметили березку, очень кривую, гнутую-перегнутую ветрами. Крепко вцепилась она в откос, устояла, выстрадала свою жизнь и теперь горделиво всззы-шалась над прибитым к земле кедровником и разными травами, привыкшими к ползучему существованию. Увидели, как в джунглях остролистника снуют большие золотисто-рыжие муравьи, хватают прибитых ветром комаров и тащат в свои норы. Услышали посвист ветра, какой бывает лишь на вершинах, звенящий на одной ноте туго и пронзительно. Ветер здесь не встречал препятствий, не петлял по долинам, не пробивался сквозь лесные трущобы, а шел свободно, широко, как течет большая река. Так, делая маленькие открытия, мы освобождались от цепких объятий времени.

Потом, треща на осыпях, пересекая седые бараньи тропы, спустились к зарослям кедровника, побежали по пружинистым стволам, руками удерживая равновесие. Вода текла как бы в тоннеле под сомкнутыми ветками и стволами ракит, которые тут рождались, тут же и умирали.

Разбросав коряги, набираем землю для первого шлиха. Боря не оделся, и, пока промывал породу, его спина посерела от плотного слоя комаров. Он пренебрегал диметилфталатом. Но на этот раз я вылил на него чуть ли не весь пузырек, что брал с собой. Жадные твари умирали, но не могли оторваться от спины.

Мы притащились в лагерь на закате. Коля Дементьев успел докрасна накалить печь и теперь сидел на нарах голый, раскладывая образцы. Увидев нас, он ударил по тощей, впалой груди:

— Не перевелись еще на Руси богатыри!

Скоро объяснилась причина его радости: назавтра Лида объявила камеральный день и баню.

Баня — дело известное. Мы разбиваем запасную палатку, сооружаем из жердей полку, собираем «буржуйку». Рядом с палаткой кладем два бревна из плавника, на них ставим ведра с водой, разжигаем костер. Пока моется и стирает один, другой таскает и греет воду. Конечно, не Сандуны, но все же...

Камералка же требует некоторого пояснения. Поскольку Коля ходит в маршрут с Лидой, он обрабатывает образцы. Для каждого камешка выписывается своеобразный паспорт: номер, год, наименование партии, экспедиции и требование, на какой сдавать анализ; если на золотометрию, то пишется «ЗМ», на спектралку — «СП», на шлих — «ШЛ». Затем камень заворачивают в плотную бумагу аккуратным пакетом, складывать который тоже надо уметь. Не слишком сильный в грамоте Коля первую часть работы одолевал трудно, с сопеньем и руганью, зато легко освоил вторую, как будто и родился для того, чтобы заворачивать образцы. Он запечатывал камни быстро, с вдохновением, словно сбрасывал с плеч.

Со шлихами — хуже. Сначала их надо высушить. Для этого Боря привез хозяйственную сетку, туда сложил конвертики с мокрыми шлихами и повесил над печью. Когда они подсохли, мы стали высыпать порошок из кулечков в те же конвертики. Прочные, как пергамент, бумажки с треском разворачивались, порошок норовил высыпаться на нары или земляной пол. Кроме того, каждый шлих — а их накопилось несколько сот! — надо занести в специальный журнал, точно указать координаты, привязать к карте, описать место, где он взят, — с борта, террасы, хвоста или головы косы, русла, плотика у коренных пород; сообщить — галька ли была, валуны, песок или щебень, подчеркнуть степень окатанности.