Вокруг Света 1977 № 08 (2443) - [7]

— Пойдем покажу...

Мы прошли в избу. Пол был застлан домоткаными и вязанными из тряпок половиками, а сверху прикрыт полиэтиленом. На стене висел вырезанный из журнала портрет Гагарина; в углу, возле большой иконы, горела лампадка. Краски на иконе были яркие, непотемневшие.

— Это Иверская божья матерь с младенцем, — сказала хозяйка. — Раньше на том берегу большая каменная церковь стояла, перед войной, как помню, сломали ее. Мать у меня верующая была, икону оттуда и вынесла. Наказывала никому не отдавать, только по крайности — хорошим людям.

— Когда церковь в музее поставим, икона пригодилась бы. Отдадите?

— Может, и отдам...

Все ближе Кодинская Заимка, конечный пункт нашей экспедиции. Промелькнули остров Сосновый с заброшенными дворами, напоминающими крепости, и деревня Рожково, над которой с гортанным криком, словно прощаясь, проплыл клин журавлей, и деревня Пашенная, на туманных лугах которой тихо и росно (здесь от полусотни дворов остался «в живых» десяток), и светлые шиферные крыши разросшегося поселка Проспихино, откуда уходят плоты по Ангаре, и серые кресты сельского кладбища покинутой деревни Усть-Кода...

Тишину над рекой нарушил далекий гул. Скрипом кранов на пристани, ревом самосвалов, перестуком молотков встретила нас Кодинская Заимка.

После дня стоянки у Кодинской Заимки, возвращаясь, мы заметили, что склоны сопок потемнели, желтое пламя лиственниц и берез потухло, кое-где легли пятна снега...

Капитан торопится, идем без остановок. Только ближе к вечеру пристали к берегу, там, где над скальным обрывом белел треугольничек створного знака. По словам охотников из Кежмы, неподалеку от этого знака должно было быть настоящее зимовье. Ополовников уговорил нас поискать зимовьюшку. Поднялись на скалу. Идем через облетевший серо-палевый осинник — лес словно наполнен туманом. Мягкая узкая тропа ведет все глубже в лес. Появились сосны — желтые высокие свечки. Красные ягоды брусники мелькают среди опавшей хвои. Тихо. Вдруг — чуть слышный шум воды... Спустившись со склона, увидели быстрый ручей и на берегу его зимовье. Избушка была сложена из бревен, крыша устлана драньем. Лабаз, тоже из бревен, поднятый на могучих пнях лиственницы, стоял рядом. Топором, без гвоздей сработано было это зимовье.

— Я же говорил, я же говорил, — волновался Ополовников. — Чуть подальше от жилья и найдем!

Солнце заходило, его последние лучи, блеснув над кранами, будто срезали стволы деревьев, ложились полосами на желтую листву, поблескивали в заберегах ручья.

— Я самый невезучий человек, — сокрушался Александр Викторович, — когда нашли, наконец, приличное зимовье, надо уходить. А я хочу снять его отраженным в воде, при свете...

— Мы еще придем сюда, — сказал Леонов.

Л. Чешкова, наш спец. корр.

Люди с лагуны

Круглая красная лопатка весла входит в воду без плеска, мягко, вся разом. Через секунду, оставив за собой миниатюрный водоворот, весло вспыхивает на солнце, но, точно привязанное к поверхности лагуны хрустальными нитями стекающих капель, снова ныряет в густую зеленую воду. На обнаженной, будто облитой маслом спине Амуссу в такт взмахам весла натягиваются ремни мускулов, и так же, в такт, еле заметными толчками скользит вперед легкое тело пироги.

Скоро час, как мы плывем. Осталась позади шумная пристань Котону, столицы Бенина. Берега лагуны, смыкающиеся у полузанесенного песком гирла, постепенно расходятся, и кажется, что движешься по ленивой, без течения, реке. Потом пропали последние, чахлые от избытка влаги пальмы, а зеленая кромка берегов истаяла в дрожащей дымке испарений.

Легкий бриз еле рябит воду, и крохотные волны ласково похлопывают по плоскому дну пироги. Амуссу негромко поет. Мелодия у песни размеренная, без взлетов и спадов, но в то же время не монотонная, как звенящие на одной ноте песни народов сахеля (Сахель — засушливые районы у южной границы Сахары.) . Здесь, на побережье Гвинейского залива, за работой поют вот так, почти про себя, и в этих песнях есть что-то от мерных ударов прибоя, ленивого шелеста волны по песку, посвиста ветра в упрямо наклоненных в сторону океана кронах кокосовых пальм.

Мы плывем по лагуне Котону. Дело в том, что каждая часть этой проходящей параллельно океану водной ленты, то широкой — до нескольких десятков километров, то узкой — в несколько шагов, носит название города, возле которого находится. Есть лагуны Порто-Ново, Видах, Абомей-Калави, Годомей. Сейчас они сообщаются между собой лишь в период дождей, а всего полсотни лет назад можно было проплыть от Нигерии до Того, не выходя из пироги. Лагуна соединялась в нескольких местах с океаном широкими протоками, и к глинобитным стенам Порто-Ново подходили морские суда, а зачастую и канонерки, грозившие непокорным местным жителям жерлами своих пушек. Постепенно протоки забило илом и песком, лагуна потеряла постоянный контакт с морем и превратилась в громадное солоноватое озеро. Затем в дела природы вмешался человек, но об этом позднее...

В зависимости от времени дня, погоды, глубины вода в лагуне бывает разной: то зеленой, то буро-желтой, то коричневой, но никогда голубой и прозрачной — слишком много в ней ила. Вот и сейчас вода серо-стальная с серебристой зыбью, и кажется, будто лодка движется по подернутому дымкой зеркалу, постаревшему оттого, что в него никто давно не гляделся. У горизонта серебрящаяся поверхность лагуны так плотно сливается с небом, что уже и не разберешь, где вода, а где низкие свинцовые облака, медленно ползущие в сторону моря — верная примета, что ночью будет гроза.