Вокруг Света 1977 № 05 (2440) - [19]

Наш век — век ломки традиций. Не хотят молодые учиться по 20—30 лет, не желают терять у чиляка почти целые сутки — ведь в летнюю пору кобылиц доят по пять-шесть раз в день, а зимой мастер не у дел. Что же, «умирающая» профессия?

Нет. На смену опыту, интуиции и «легкой руке» к чиляку с кумысом приходит наука. Уходит в отставку пудовый бышкак — его заменяет легкая крестовина, приводимая в движение электричеством. Кислотность определяют не на вкус, не на глазок, а с помощью индикаторов. Гнилушки или можжевельник? Липовый или березовый чиляк? Весь опыт кумымысоделов сведен теперь к единой рецептуре, единым рекомендациям, выработанным учеными-коневодами, биохимиками, технологами.

Ученые задумались — нельзя ли и зимой, в пору кумысного голодания, когда невозможно добиться больших удоев, — нельзя ли и тогда производить кумыс?

— Можно запасать кумыс с лета, — утверждает профессор Сангин.

Запасать с лета? Но ведь через три дня кумыс перезревает, количество кислоты и алкоголя резко возрастает, настолько резко, что плотно забитая пробка вылетает из бутылки, и белое пенистое содержимое не удержать, не укротить.

— А почему бы не сохранять это «шампанское» в виде полуфабриката? — отвечает Иван Александрович вопросом на мой вопрос.

Он показывает беловатый порошок.

— Порошковое кобылье молоко. Период лабораторных исследований закончен. Передали в производство.

На Раевском маслозаводе я увидел первую в стране линию по производству этого порошка. В двенадцати километрах отсюда находится известный на всю страну кумысолечебный санаторий «Шафраново»; с появлением порошкового молока санаторий стал действовать круглый год. А в самом Шафранове расположен совхоз, где полностью механизирована кумысная ферма. Это уже не просто цех, а скорее небольшой завод. Кобыл здесь доят восемь раз в день, молока перерабатывают больше, чем на добром десятке сельских ферм, а мощности далеко не исчерпаны.

Кумыс с фермы совхоза «Шафраново» — яблоко раздора башкирских кумысоделов. Многие из них ругают шафрановокий кумыс. Не скрывая, что и не пробовали его. И не желая поехать, посмотреть, отведать. Они заранее убеждены, что кумысу, не выбитому руками, не проверенному обонянием живого человека, никогда не стать произведением искусства, то есть до высокого звания КУМЫС ему далеко. Бездушная техника или человеческие руки... Старый знакомый спор. Опор, рождающийся всюду, куда вторгается научно-технический прогресс. Но действительно — разве мало машинной продукции, которая хуже изделий ручной работы? А кумысу повезло. Тысячи экспертов, профессионалов и любителей, больных из санатория «Шафраново», местных жителей единодушно признают, что нынешний, «механизированный», — лучше. Именно не «ни в чем не уступает», а лучше.

Не без волнения взял я в руки «стакан раздора». Честное слово, кумыс здесь мягче, бархатистее, острота тоньше — весь он как-то «собраннее», гармоничнее многих, изготовленных по «кошевым секретам».

Наш век — век ломки традиций. Но кто сумеет убедить в этом тетушку Сагиду?!

...Я продрог и промок. Но размеренный ритм легенды завораживает — не хочется подниматься с дерева, склонившегося к озеру и служащего нам скамейкой, не хочется пускаться в обратный путь по пропитанному водой лесу.

— И все-таки Акбузат вышел на волю, — говорит Зиннат. — И верно служил Хаубану, правнуку Урал-батыра. Старики говорят, с его помощью победил Хаубан злых ханов и дивов, да и самого батшу Шульгена. И лишь с тех пор, как увидели люди Акбузата, поняли они, что такое настоящий конь:

Грива должна быть, как волна, крутая,

Шерсть у коня — как мягкая щетка,

Спина гладкая, как у щуки,

Бока узкие, а ноги длинные, как у зайца,

Копыта крутые, узкие щеки,

Уши острые, как камышинки,

Ноздри широкие, большие.

Глаза медью отливают,

Грудь, как у сокола, изогнулась,

Со лба свисают длинные вихры,

Подбородок острый, а губы сжаты —

Такого коня можно звать Акбузатом...

Мы долго молчим и, бросив в озеро по монетке, чтобы когда-нибудь, согласно примете, вернуться сюда, отправляемся восвояси. Мох пружинит под нашими сапогами, следы сразу заполняются водой.

— А про тарпанов, что превратились в башкирских лошадей, что еще говорят старики?

Мой спутник останавливается, вздыхает:

— Эта история немного печальнее. Там тоже был свой батыр. Он женился на дочери подводного царя. Дал ему царь в приданое много окота: тарпанов, овец, верблюдов, коров, буйволов, коз — от этого стада и пошел весь окот на земле. Но не должен был батыр оборачиваться, пока не уйдет от озера так далеко, что все животные успеют выйти на сушу. А батыр, услышав ржание тарпанов, не выдержал, обернулся — и те, что шли по воде, провалились обратно в омут... С этой самой тропы обернулся, отсюда примерно.

 

Мы невольно оглядываемся. Озера уже не видно, оно скрыто за прибрежными зарослями, мох истоптан нами, трава полегла под ветром — будто прародители нынешних отар и табунов только что прошли по земле впервые.

— Если они ушли под воду, то как же у людей потом появились?

— В том-то и дело! Какой скот есть у нас — это только половина, которая успела выйти сюда, на лужайку. А были там совсем диковинные звери, о них мы только мечтать можем. Были лошади, как слоны, большие — на мясо, были покрытые шерстью и мехом — такие зимой доятся лучше, чем летом. Много чего было... Да людям никогда! уж их не увидеть.