Вокруг Света 1976 № 09 (2432) - [2]

Наконец загрохотал под кожухом вал фрикциона.

Пошло бурение!

Гриша вглядывается в циферблат на щите гидравлического индикатора веса; правая рука на тормозе. Калязин следит за насосами, Володя Макаров — за виброситами, а мое дело — накатить со стеллажа очередную трубу на приемный мост, набросить на нее петельку и махнуть Грише: «Вира!» Труба скользит по козырьку, оставляя грязный след, и застывает у ротора.

Мгновение — и по нашим каскам, сапогам, робам, лицам, спинам хлестанет теплая струя раствора; потом труба уйдет в скважину, снова загрохочет вал, и придет в движение квадрат, заработают насосы, заставляя трепетать и раскачиваться буровой рукав...

Еще одно наращивание. Еще. И еще...

Труба за трубой. Метр за метром.

...Сменившись с вахты и переодевшись, мы уселись вокруг колченогого стула, на котором стояли четыре литровые банки венгерского компота «Ассорти». Чокнулись компотом.

— За ускорение, — сказал Вовка.

— Чтоб все нормально было, — сказал Калязин.

— Грамотно,—добавил Гриша.

Володе восемнадцать, он закончил профтехучилище; Калягину тридцать семь, работал бурильщиком в Тазовской экспедиции, семь лет назад уехал с Севера, закончил институт, преподавал в том самом училище, которое выпустило Володю;

Гриша Подосинин начинал в Грозном, на глубоких скважинах, ему двадцать семь.

Спать не хотелось. Мы сидели, прислушиваясь к звукам, доносившимся с буровой, — узнавали, читали их: бурение, проработка, наращивание, снова бурение — и говорили, перебивая друг друга:

— Вахта Ослина метров сто возьмет...

— И Уразумбетов со своими ребятами...

— И мы дали метров сорок...

Погас свет, блекла, остывая, спираль плитки, замолчал «Ветерок», и сразу же балок стал наполняться сырым холодом позднего сентября. Гриша сказал беззлобно:

— Автомат вырубился — и никто не шевельнется, чтобы свет в балки дать. Куда там — идет бурение!

Вдруг он предостерегающе взмахнул рукой и наклонил голову, прислушиваясь. Было тихо. Странно, тревожно тихо.

Буровая молчала.

Вошел Валера Михайлов, скептически покосился на банки с компотом, налил чаю.

— Суши весла, — сказал он. — Приехали. Вал фрикциона полетел.

— Новое же оборудование?! — удивился Калязин.

— Ага, — сказал Валера и отхлебнул чаю. — Новое. Только когда на восьмом номере — эта буровая ниже нас по реке стоит — вал запороли, его отсюда сняли. А сюда тот, отремонтированный, воткнули.

— Где ремонтировали?

— На базе. У них подшипника под руками не оказалось, и они плашку стальную выточили. А она не крутится, а катается. Все там изжевало. Какая-то каша... Сейчас себя кляну, — неожиданно сказал Валера. — Я же первый сюда прилетел, все тут облазил, знал, что вал чужой, крышку на коробке передач поднимал, все осмотрел, а этот подшипник не заметил!

— До восьмого номера сейчас не добраться, — сказал Калязин. — Раскисло все.

Валера допил чай и ушел. В балке было холодно и неуютно. Тихо застучал по крыше медленный дождь.

...Было половина второго ночи. Вахту мы начали с того, что, проползав минут сорок по пояс в грязи под буровой, выложили мостик от контейнеров к крутому трапу, ведущему в глиномешалку, и принялись таскать по скользким доскам скользкие мешки с графитом. Все равно это надо было сделать когда-то, и уж лучше сейчас, когда нельзя делать того, ради чего мы собрались здесь на берегу тихой речушки, которая, извиваясь, ползла через тундру к холодному морю. Одним словом, когда нельзя, невозможно было бурить. Мы перетаскали тонны четыре, открыли новый контейнер и вдруг увидели вдали расплывчатое пятно света. И бросились на край приемного моста, вглядываясь в темноту, как островитяне, заметившие в ночи зыбкие паруса корабля.

Однажды в кино я видел, как плывут бегемоты, — только ноздри видны над водой, похоже выглядел вездеход — пуговки фар светились над самой жижей, низкая кабина заляпана грязью, тент порван, но из кузова торчала торжествующая голова Валеры Михайлова.

— Привез? — спросил Гриша.

— Ага, — сказал Валера. — Буди крановщика...

И настала ночь, когда нам не хотелось, чтобы вахта кончалась. Ну, еще хотя бы двадцать минут. Ну, пятнадцать... Седьмая трубка, восьмая, девятая... Вот уже и десятую начали забивать. Но на нее времени не хватило — смена. И все же за ночь мы пробурили сто девятнадцать метров... Теперь спустим обсадную колонну, зацементируем ее, оборудуем устье, установим превентор. И пойдем бурить дальше.

До проекта. До двух тысяч ста метров.

Калязин проснулся и сказал:

— Опять дом приснился. Да-а... С этой вахтовой системой дом только и снится. Сыну два с половиной года, а он меня то «папа» зовет, то «дядя Толя»... Накануне прилетал вертолет, увез вахту Ослина на отгулы. Вахтовая система теоретически выгляди! так: три недели работы — неделя отдыха. Но через час после ухода вертолета погода испортилась, и борт не вернулся, не привез смену. Будем выходить на работу «через восемь»: восемь часов — вахта, восемь — отдых, восемь — вахта... Пока не откроется небо. Тундра пятнистая, едва прикрытая снегом. Она стала просторнее, но это угнетающий простор пустоты. Где-то растут деревья, они еще не потеряли листвы, и над ними летят сейчас наши птицы; здесь остались только халеи, неутомимо кружащие над водой. Белесый сумрак приближает границы отведенного глазу пространства — а что за чертой? Пятнистая пустота, холмы и распадки, тихие озера и медленные, постепенно белеющие реки... Вон огни открылись — это восьмая буровая, четвертая, десятая, тринадцатая: на одной работают испытатели, на другой вышкомонтажники, на третьей буровики... Мы не одни.