Вокруг Света 1975 № 11 (2422) - [5]

В подвале с нами были два немца, с собой они держали русского пленного, связанного. Он нам ухитрился шепнуть, что немцы требуют, чтобы он за них заступился, если они попадут в плен. В шесть часов утра двадцатого немцы из дома побежали и пленного с собой увели, а оставили одного пожилого часового. Я услышал «ура» русских на Босанской улице. У немца задрожали колени, он стал просить гражданскую одежду. Дали ему пиджак и штаны драные. Он вышел и сдался русским.

И тогда я пошел на мост. Немецкие пушки били из города, сдерживая наступление русских. Кругом был бой. Я видел, что по мосту уходят немногочисленные немцы. Я шел один сквозь парк, что простирается перед мостом. И, поднявшись по подъезду к мосту, увидел у железнодорожных вагонов примерно сотню красноармейцев, направляющихся к Калемегдану. Я кинулся к ним, закричал им: «Братушки, братушки, здраво!» — и первый из них, офицер, калмык наверное, поцеловался со мной.

Это был 3-й батальон 211-го полка сталинградской гвардейской дивизии. Я звал их поглядеть мост, сказал, что внизу там мины. Вижу, плохо меня понимают. Я разобрал: у них боевой приказ — немедленно идти на крепость Калемегдан, где засели отборные немецкие части. Я говорю: «Мины, мины!» Командир машет рукой — человек сорок бегут за мной. Осмотрели два быка, ничего нет. Немцы с другой стороны не стреляют, тишина полная. Тут у Калемегдана грохнуло, и русские бросились догонять своих. Махнули мне рукой только: уходи, мол, отец, отсюда! Но я все же решил перерезать шнур: как бывший офицер — в первой войне еще воевал подпоручиком — я мог в этом разобраться.

И пошел я на мост сам, шел по мосту и думал: сейчас взорвется! Потому что видел: на земунской стороне моста были белые дымы. И вижу — туда тянется серый шнур. «Взорвусь, прежде чем дойду до половины моста!» Но шаг за шагом иду — нет взрыва. Мост камуфлирован рогожами, и справа и слева много убитых немцев... Дошел до арки, прочитал: «Принц Эуген», и свисает сверху еще один шнур, медный, и где-то шипит другой. Я медный не трогаю, ищу, где шипит, дошел до половины моста, вижу — один шнур тлеет, и другие видны — горят. «Здесь, — думаю, — и погибну!» Горят с дымом. А один немец, то ли мертвый, то ли живой, с серыми глазами, отвалившись на железину, глядит на меня... Оглянулся я, вижу — саперная лопата (там много было амуниции разбросано). Взял лопату с деревянной ручкой, попытался рассечь шнур. Два других сюда же спускались, соединялись и уходили в фарфоровый изолятор. Неудобно было лопатой, шнуры пружинили. Я нашел тесак, весь в крови, перерезал им эти два шнура...

И пошел дальше. Там мост был вымощен импрегнированными деревянными плитками, вроде паркетных. Там все горело, было жарко, я оторвал одну плитку, увидел горящий шнур и под плитками — ящики со взрывчаткой. Пересек шнуры ко всем ящикам, эти шнуры не горели, но пламя пожара приближалось к ним. Я не мог потушить пожар, прошел дальше триста метров на земунскую сторону, увидел: немцы прячутся, укрываются, их множество. Они по мне не стреляли, может быть, думали, что я немецкий сапер.

Я пошел обратно, на половине моста выглянул из рогожи, увидел несколько человек гражданских, замахал черной шляпой, кричу: «Помоч да гасимо пожар!»

Гражданские люди, стоявшие на берегу, боясь взрыва, убежали в свои дома. Я выглянул на другую сторону, увидел русских красноармейцев, человек двести, в разных местах, на улицах и около моста, закричал: «Братушкй, братушки! Мост е Слободан! Пожурите!» Раз десять прокричал это, охрип (потом долго не мог говорить). Русские между собой что-то обсуждают. Человек десять осторожно пошли ко мне навстречу, пригибаясь, прижимаясь к перилам, держа под локтем автоматы. Сошлись со мною. За ними подошли другие — и они были бойцами 3-го батальона 211-го полка. И без всяких разговоров я повел их на другую сторону — земунскую. Тут начался немецкий ураганный артиллерийский огонь по мосту. Среди бойцов сразу оказались раненые и убитые, но никто из уцелевших не повернул назад. Когда земля была уже недалеко под пролетом моста, они стали прыгать под мост, повели бой с немцами. (Немецкая артиллерия била и потом, весь день, до вечера разорвалось больше тысячи снарядов, шрапнели и бронебойных. Четвертый бык был весь разбит артиллерией. А потом еще два дня из Чукарицы, где держались тысяча двести немцев, непрерывно велся огонь.)

Сначала через мост прошли десять русских, потом до сорока, потом еще не меньше двухсот, начался бой с немцами и на мосту, и на земунском берегу.

Это длилось до полвосьмого утра. Я видел, что русские не ложатся, идут в атаку, и мне было стыдно лечь в воронку, я тоже не ложился, а пошел назад в рост и думал, что никогда не дойду до дома. Задыхался в дыму разрывов, ничего не видел, смертный страх одолевал меня, но я шел, шел... Когда дошел до дома, обнаружил, что в кармане у меня осколок, брюки пробиты у колена и все полы пальто прострелены. Но крови нигде не было, только был контужен, болела грудь.

В полдевятого утра я глядел с верхнего балкона своего дома и видел, как по мосту проходили русские: сначала провели пушки, одну, две, потом больше, минометы, четыре лошади (два коня были белых, я это отметил — у нас в артиллерии нет белых коней, потому что они хорошо видны). Один офицер промчался на белом коне, потом проехал серый блестящий автомобиль, наверное с генералом, потом пробрался танк, за ним по сделанному настилу — второй... Тут мост, весь пробитый снарядами, разошелся, я схватился за голову, заплакал, подумал: «Я провел туда русских воинов без приказа, и вот они там погибнут!»