Вокруг Света 1975 № 06 (2417) - [34]

Сокращенный перевод с испанского А. Смирнова

Озерный патруль

Высота не принесла спасения. Хотя вертолет давно уже оставил душную Чуйскую долину и взобрался почти на самую спину Киргизского хребта, через открытые иллюминаторы врывался такой раскаленный воздух, будто машина никак не могла вырваться из печи, в которую угодила с самого взлета.

С набором высоты, по всем законам, воздух этот давно уже должен был стать горным, но он продолжал душить нас. Сколько помню, даже в самую жаркую летнюю пору с приходом сумерек начинался бриз и в долину доносилось дыхание вечных снегов Алатау; оно приносило утоление жажды, покой, сон. Но вот уже третий день, даже ночью, горы словно перестали дышать, перестали жить...

Удивленный начальник озерной, партии Ян Семенович Стависский так беспокойно ерзал на откидной скамеечке, что с нее сполз мятый чехол. Он беспрестанно отлеплял от ушей влажные наушники и глядел в иллюминатор.

Федотыч, так зовут озерники гидролога Михаила Федотовича Кадякина, тоже смотрел за борт и беспокойно мял, перекладывая из руки в руку, кулек со сдобными аэрофлотовскими булочками. Попытался было всучить его Лене Черкасову. Но тот сразу сделал вид, что занят делом, и стал заносить в полевую книжку какие-то записи. У Лени на переносице вибрировали очки. Он написал несколько корявых цифр и букв, а потом начал разрисовывать листы неуверенными линиями.

Раскрасневшийся от духоты инженер Алексей Ермолов уже который раз расправлял гуцульские усы и совал в иллюминатор объектив фотокамеры, но на спуск нажимать не решался. Снимать было бесполезно — плохая видимость.

Горы были до краев залиты, затоплены густой серо-молочной дымкой. В тесных ущельях испарившейся влаге не хватало места, и она выплескивалась на перевалы, растекалась по горбам хребта, оплетала растрепанными космами глетчеры и снежники.

В тот август внизу, под вертолетом, вместо вечного белоснежья виделась вода, вода и вода! Ею пропитано все насквозь. Бешеные потоки смывают глиняные склоны. Ползут вниз морены, разбухшие от многоводья. Ледник, который раньше можно было принять за эталон чистоты и белизны, теперь обрюзг, опух и помрачнел. Водяные струи распороли его вдоль и поперек, перепачкали серо-бурыми наносами ледникового ила, заполнили мутной жижей впадины и трещины на его теле.

Снег? Снеговая линия, которая летом всегда поднималась повыше в горы, в укромные, недосягаемые для тепла места, исчезла совсем. Снег сохранился лишь кое-где, но тоже потемнел, набух, насквозь пропитался водой и стал похож на тот, который в жарких приступах весны начинает сползать с крыш домов.

Тянь-Шань словно был жестоко болен и метался в бреду. Диагноз установить было нетрудно: его лихорадило от высоких температур, прорвавшихся в запрещенную для них зону.

А солнце палило все нещаднее. Каждый день половодья уносил в долины то, что было скоплено горами за долгие годы. Но вода устремлялась не только в долины. Часть ее накапливалась в моренах, ледниковых пустотах и в горных озерах.

Командир вертолета переспросил по связи Стависского: «Идти на разведку по большому кругу, как договаривались раньше?» Стависский ответил: «Прямо на Кольтор, и только на Кольтор!»

Цирулин бросил машину вниз, в ущелье, да так, что ее прижало к самой стене хребта. Под вертолетом на «положенном месте» озера Кольтор не оказалось — наверно, мы отклонились из-за плохой видимости. Пока пытались разобраться, что к чему и куда нас занесло, скалы перекрыли небо. Машина уперлась в тупик, еще мгновение и... Нет, пронесло. Командир положил машину набок и резко крутанул ее волчком — да так близко у скал, что, казалось, непременно должен был побрить их лопастями.

Кольтор мы все-таки отыскали. Но Цирулину пришлось отказаться от посадки «с хода». Пока он искал площадку, мы высматривали дистанционную рейку, которую весной озерники поставили на урезе. И посадочная площадка на берегу озера, и рейка исчезли, ушли под воду. Командир описал над озером три круга и, наконец, присмотрел сухой «пятачок» на плотине.

Вода в Кольторе была мутная, серо-зеленая, словно ее кто-то взбаламутил огромным веслом. Взбешенная река нагнетала в озеро все новые и новые порции воды, густой, как масло.

Стависский глядел на озеро и разминал пальцами крепко набитую «памирину».

— Эге! — сказал он, прикурил и жадно затянулся, потом посмотрел на Цирулина. — Ты бы убрал на всякий случай свою вертихвостку, а то ведь и смыть может.

— Лавины, сели, паводки. У вас вечно все рушится, валится, льется только не на ваши головы, а на другие, — ответил Цирулин, махнул рукой, снял с себя отутюженную форменную рубаху и вместе с экипажем отправился искать эдельвейсы.

— Эге! — повторил Ян Семенович и покачал головой.

Казалось бы, что может значить эта «лужа» 714 метров в длину и 14 метров в глубину для океанолога Стависского, который трижды обошел вокруг Европы, вдоль и поперек избороздил Аральское море... Но ежели Ян Семенович сказал: «Эге!» — значит, дело плохо — «чаша переполнена». А Кольтор — это два миллиона кубометров воды, нависших над ущельем. Внизу — летовки чабанов, отары, еще чуть пониже, по ущелью, пионерлагеря, поселки, сады, поля.