Вокруг Света 1975 № 06 (2417) - [35]

— Первый раз предусмотрительность подвела, напялил сдуру теплые портянки. Думал, как всегда, в горы летим, а мы в самую Сахару угодили, — Федотыч сел на камень и стал стягивать сапоги.

— Ну, чего стоим? — суетился вокруг Стависского и призывал к действию Леня Черкасов, — Воды же вдвое больше, чем в прошлое половодье. Давайте же что-то делать. Давайте «Шторм-воду» по радио. Ну...

Мы стояли на естественной, построенной самими горами плотине, а Ермолов ходил вокруг нас и беспечно щелкал затвором фотоаппарата. Мне показалось, будто часы, закопанные где-то поблизости, гулко отсчитывают последние секунды... Я выжидающе смотрел на Стависского и не мог избавиться от ощущения, что под ногами сотрясается плотина...

Над незыблемым зеркалом озера висело душное облако прозрачного пара. Трудно было дышать не столько из-за трехкилометровой высоты, сколько из-за влажной духоты.

— Как в противогазе — продохнуть невозможно, — стягивая второй сапог, ворчал Федотыч.

Стависский неторопливо размял еще одну сигарету.

— Леня, твой приток. Федотыч, ты займись стоком ниже плотины. Алеша, уровень замерь и хорошенько осмотри плотину.

Федотыч стал спускаться вниз по тропе, сопя и чертыхаясь: камни крепко обжигали и кололи босые ступни ног. Из-под плотины, как из-под пресса, гейзером фонтанировала вода. Федотыч сначала потанцевал в холодной воде, потом уж начал мерить расход. И все не мог нарадоваться, что вода эта была кристальной чистоты. Это значило, что плотина держится крепко. Федотыч не удержался и громко крикнул, чтобы Стависский услышал его на плотине.

Стависский тоже обрадовался чистой воде.

Ермолов попытался сфотографировать плотину с самого уровня воды и, видно, перестарался. Свесился с резиновой лодки так, что она перевернулась и накрыла его.

Ермолова трясло от холода, как осиновый лист на ветру, а Стависский громко хохотал и подтрунивал над ним:

— Алеша, надо бы поосторожней. Водоизмещение у тебя как у танкера. А что, если из-за тебя получился бы перелив озера? Ты освежился, а отвечать мне?

— От этой жары вода не стала крымской, — простучал зубами Алеша. — Но все это чепуха. Главное, что пленка разом проявилась.

Он, как морж, смахнул с гуцульских усов воду и выбросил из фотоаппарата подмоченную пленку.

Леня Черкасов бежал вокруг озера к реке. Он задыхался от высоты и жары, но бежал. И вдруг спохватился, что оставил в аэропорту поплавки для измерения скорости воды.

— Как поступит настоящий гидролог? — спросил меня Леня и сразу же ответил: — Он возьмет обыкновенную щепку. А если вокруг одни только камни?

Леня ходил вдоль реки и что-то упорно искал, пока не остановился там, где когда-то паслись лошади.

— Кизяк — открытие древних. Топили им очаги вместо дров. Почему же я не могу использовать его вместо деревянного поплавка? Поправку сделаю. Только молчать. А то шеф голову открутит.

Черкасов отмерил шагами створ, поставил меня вместо вехи и стал носиться вдоль реки с секундомером в руках. Он бросал в воду кизяк и бежал за ним, как ребенок за детским корабликом, все время придерживая очки, чтобы не разбить их о камни.

Оставалось только измерить глубину, то есть пересечь шестиметровую реку вброд, с рейкой в руках. Но река была так бурлива, что к ней страшно было подойти.

— Как поступит настоящий гидролог? — Увидев вдалеке всадника, Леня подпрыгнул от восторга.

Когда подъехал полюбопытствовать молодой чабан с медным от загара лицом, Леня стал уговаривать его оказать услугу — перейти на лошади реку вброд. Чабан согласился, и Леня снял с лошади мерку, записал: сколько сантиметров от земли до колен, сколько до стремени, сколько до живота.

Попытался было чабан загнать лошадь в реку, но поток так ударил лошадь по передним ногам, что она заржала, встрепенулась и попятилась обратно.

— Плохое дело. Не хочет — умная лошадь. У меня детей много, пять, — наотрез отказался чабан.

— Давай тогда я, — решительно сказал Леня и потянулся к поводу.

— Она умная, — чабан погладил лошадь по холке. — Сама не пойдет, а тебя скинет в реку.

Пришлось Черкасову пустить в ход все свои ораторские способности, мол, стоит такой сильный, красивый джигит и ручеек боится перейти, хотя от него зависит судьба людей в ущелье.

Уговорил. Джигит вытянулся в седле, как струнка, натянул повод, резко ударил стременами лошадь. Она заржала, но в реку пошла.

Едва Леня поставил в полевой книжке последнюю цифру, как закричал на все ущелье:

— Семь кубов! С ума можно сойти. Семь кубов в секунду, ты представляешь! — и побежал на плотину.

— Семь кубов! Надо что-то делать, семь кубов! — коршуном набросился на Стависского.

— Не суетись, Леня. Ты явно перегрелся. Леня аж скрипнул зубами и стал нервно протирать от пота стекла очков.

— Засветло на базу не успеем, — торопил Ста-висского Цирулин.

Ян Семенович хотел было закурить, но пачка была пуста, он смял ее:

— Теперь подобьем баланс. Так, все-таки сколько, Леня, у тебя?

— Семь. И не меньше, — как отрезал, сказал Черкасов.

— Самое большое, что мы здесь получали — два куба.