Вокруг Света 1974 № 05 (2404) - [33]

Пассажирские пароходы из Франции всегда казались Вьету пришельцами из другого — загадочного, притягательного и одновременно враждебного мира. Он любил наблюдать, как по трапу сходили важные господа в белоснежных костюмах. Потом гулко топали своими высокими ботинками солдаты, увешанные оружием, ранцами, сумками. Последними на теплый бетон причала ступали принаряженные, улыбающиеся матросы. И помпоны на их шапочках забавно подрагивали в такт шагам.

Вместе с другими портовыми мальчишками Вьет бросался навстречу приезжим.

— Мосье, мосье, банан руайяль! — кричал он, протягивая матросам гроздья ароматных и сладких королевских бананов.

Вьет довольно бегло говорил по-французски. Он выучился ЯЗЫКУ в миссионерской школе, куда ходил недолгих два года. В прохладной каменной пристройке к католической миссии Жанны д"Арк он вместе с другими учениками старательно распевал перед началом занятий:

Allons enfants de la Patrie!

Le jour de gloire est arrive... («Вперед, сыны Отечества! День славы наступил...» (франц.) — начальные слова государственного гимна Франции.)

Вьету нравились эти слова, и он не задумывался, почему вьетнамцы должны петь гимн другой страны.

А потом произошло печальное событие. Вернувшись как-то раз из школы, Вьет увидел перед их тростниковой хижиной пус-пус(Пус-пус — тележка кули.) отца. Но в каком виде! Деревянные спицы, ободья колес и поручни, отлакированные отцовскими ладонями, были поломаны. От рыдающей матери Вьет узнал, что отца задавил автомобиль.

«О-о, мой бедный тёнг (Тёнг — муж (вьетн.).), — причитала мать, — зачем ты выехал на этот ужасный дайло(2 Дайло — проспект (вьетн.).)? Ведь там ездят только таи (Тай — человек с Запада (вьетн). Так во Вьетнаме называли колонизаторов.). Ты, наверно, прогневил их бога, и он наслал на тебя эту черную смерть на колесах! О-о, мой бедный тёнг...»

Теперь каждое утро вместо школы Вьет шел в порт продавать бананы Он быстро освоился в сутолоке портового района с его бесчисленными лавчонками, где торговали ананасами и устрицами, черепахами и лягушками, рыбой и сушеными кореньями. Бесконечной чередой тянулись к причалам кули с мешками риса на спине, с корзинами, наполненными углем.

Осиротевшая семья жила впроголодь. Правда, иногда заходили старые товарищи отца — такие же вечно усталые кули, в выгоревших, пропотевших рубахах — и смущенно передавали матери несколько су, которых не хватало и на неделю. Впрочем, Вьет знал, что и другим семьям приходится несладко. Сколько раз он видел, как из соседних хибарок женщины с белыми повязками (Во Вьетнаме белый цвет является траурным.) на голове выносили завернутые в покрывало трупы маленьких детей. «У них не было риса», — горестно качала головой мать «Почему же тогда, — думал Вьет, — столько риса грузят кули на пароходы? Да и в лавках полно еды?» Вьет пытался получить ответы на мучившие его вопросы у товарищей отца. Те обвиняли во всем проклятых таев, но, почему они виноваты, объяснить толком не могли.

Многое прояснил 1930 год. Весь Сайгон был взбудоражен слухами о том, что на Севере, в казармах йенбая тонкинские стрелки выступили с оружием против таев. А потом в порту Вьет узнал, что в Аннаме, в провинциях Нгеан и Хатинь крестьяне прогнали чиновников и помещиков и создали новую власть, которая называется Советы. Все больше транспортов с солдатами и оружием из метрополии швартовалось в порту. «Их отправляют против Советов», — шептались люди на рынке.

В этот год круто изменилась и судьба Вьета. Через товарищей отца он узнал, что в Сайгоне создана подпольная Федерация коммунистической молодежи Кохинхины, а вскоре и сам стал членом одной из ее ячеек. На первых порах Вьет выполнял мелкие поручения: оповещал товарищей о собраниях — они обычно проходили на заброшенном кладбище за пагодой Небесного Владыки, выслеживал и сообщал приметы полицейских-сыщиков, действовавших в портовом районе.

Сегодня Вьету предстояло встретить марсельский пароход «Арман Руссо».

...Нужного ему человека среди экипажа он заприметил еще на палубе. На шее у матроса был повязан ярко-голубой платок. Таким же платком он время от времени вытирал потное загорелое лицо со светлыми бачками. Едва матрос оказался на причале. Вьет устремился к нему:

— Посмотрите, мосье, вот отличная гроздь — ровно шестнадцать бананов, можете не считать. — Условный пароль прозвучал в сутолоке рынка вполне естественно.

— Шестнадцать, говоришь, гарсон? А мне нужно не меньше двадцати. Дай-ка я сам выберу.

Матрос нагнулся над корзиной Вьета и стал приподнимать грозди, словно взвешивая их в руке. Вьет быстро оглянулся по сторонам, а когда вновь опустил глаза, заметил, как матрос сунул на самое дно корзины бумажный сверток.

— Итак, гарсон, сколько с меня? — Матрос выпрямился, держа в одной руке золотисто-матовую гроздь Улыбка у него была хорошая. И очень красивый ярко-голубой платок.

— Всего пять су, мосье..

Вьет не сразу ушел с причала. Продавать бананы он больше не стал, а просто поболтался по рынку. У торговки с двумя корзинами на коромысле, перекинутом через плечо, он выпил чашечку наперченного фо (1 Фо — суп с рисовой лапшой и красным перцем.). Только потом, убедившись, что слежки нет. Вьет отправился на улицу Вееров Все лавчонки там были битком набиты разнообразными веерами. Бумажные, шелковые, из ярких петушиных перьев, украшенные рисунками по классическим сюжетам, изречениями древних философов, они грудами лежали в витринах и прямо на тротуаре на соломенных циновках, гирляндами свисали с черепичных крыш, тихо шелестя под теплым ветерком с реки Сайгон. У входа в одну из лавок стояла красная доска с вырезанными на ней старинными иероглифами: