Вокруг Света 1971 № 12 (2375) - [50]

— Закричу... — сказала она закусывая губу.

— Ну давай кричи.

— Раздеваю-юуут!.. — крикнула она тонким от слабости голосом.

Я засмеялся и, как с ребенка, стянул с нее мокрый свитер.

— Пусти! Укушу!.. — яростно шептала она, вырываясь.

— Я вот тебе укушу!.. — разозлился я и встряхнул ее, как куклу. — А ну убери лапы!

Она заплакала, закрыв лицо ладонями. Синяя рубашонка была с кружевами — смешно, в тайге — и кружева!

Спирт остро ударил в ноздри, захолодил ладонь. Тело было холодным. Она все складывала руки на груди, но я отстранял их, лил спирт в ладонь и растирал, растирал. Сначала ладонями, потом своим шерстяным шарфом. И смуглая, гладкая кожа теплела, наливалась жаром... Она уже не плакала. Шумно дышала, широко раздувая ноздри, порой вздрагивала. Крепко сжатые ресницы дрожали, да на шее билась синяя жилка.

— Ну вот и все! А ты красивая... — сказал я. — Держи бельишко. Правда, без кружев. Ну да перебьешься.

Я надел на нее свою полосатую тельняшку. Она была ей чуть не до колен. Кинул меховую куртку. Девушка села, натянула куртку на плечи, прислонилась спиной к стене, улыбнулась.

— А я уж думала, все...—сказала она, глядя мне прямо в лицо. — Нарту занесло на мостках, и я прямо в ручей.

— Бывает. Вот тебе еще шлепанцы. — Я натянул на ее маленькие ноги расшитые гарусом и бисером варежки. — Ну как дела?

— Есть хочу... — ответила она, встряхнув головой. Во все стороны от ее мокрых волос разлетелись мелкие брызги. Одна из них упала мне на губу, и я слизнул горьковатую капельку. — Ты кто?

— А ты?

— Зови меня просто Ден. — Она пристально рассматривала мое лицо. — Спасибо. Если бы не ты...

— Пустяки, — небрежно сказал я, словно спасал людей от смерти каждый божий день. — Вы откуда и куда, мадам?..

— А ты кто?.. — спросила она, растирая ладонями ноги и не спуская с моего лица упрямого пристального взгляда.

— Когда-то я плавал на белом фруктовозе. Когда мы пересекали экватор, старый алкоголик Нептун окрестил меня звездным именем Антарес...

— Вот как?..

— Ага. А вообще-то, я охотовед, Николай. Подсчитываю соболишек в этих широтах. Ясно?..

— Ясно, Коля-Антарес. Слышала о тебе: промысловики зовут тебя Одноглазым. Побаиваются! — сказала она, протянув узкие ладони к гудящей печке. — А я еду по долине, везу почту. В общем, почтальон.

Я прошелся по комнате — половицы пропели свою песню. Гром поднял голову, настороженно следила за мной и Ден. Ишь разглядела... Одноглазый. Пододвинув ближе чурбан, я запалил трубку, вытащил из внутреннего кармана бумажник, там было несколько папирос, протянул ей, но она отрицательно покачала головой. В ее глазах еще бушевала пурга, но с каждой минутой они расширялись и наполнялись теплом. Теперь уж я, не стесняясь своей стекляшки и не отворачиваясь, разглядывал ее пристально и подробно. Она чуть порозовела, провела рукой по блестящим черным волосам. Такие волосы никогда не вьются кудряшками, локонами. Они слишком жестки и падают на плечи тяжелыми, густыми прядями. Сейчас, еще сырые, они прилипли ко лбу, придавая лицу выражение суровое и романтичное.

«Волосы, глаза и лоб — от матери... — думал я, — от ительменки или чукчанки. А прямой нос, и большой рот, и круглый, с ямкой подбородок — отцовские. Кто он был, твой отец?.. Зверобой, натолкнувшийся в тайге иль тундре на становище оленеводов?.. Или китобой, встретившийся с твоей матерью в каком-нибудь поселке на берегу Тихого океана?..»

— Метиска?.. — спросил я, выколачивая трубку о край чурбана.

— Да... — ответила она. — А что?..

— А отец — охотник? Золотоискатель?..

— Начитался Джека Лондона? «А если ударит пятидесятиградусный мороз и вам станет невмоготу, смените сырые носки на сухие и продолжайте путь...» — устало сказала она и откинула резким движением головы волосы на спину. — Мне очень жаль, это совсем не романтично, но мой отец был обыкновенным служащим. Такой невидный, с лысой головой мужчина.

Мы помолчали. Мне почему-то стало обидно за ее лысого папашу, какого-нибудь унылого счетовода из райцентра.

Пурга металась за стенами избы, сотрясая ее от основания до крыши.

— Там собаки, поклажа... — неуверенно сказала Ден.

— Да, я иду. А ты собери на стол. Подогрей консервы. У меня есть куропач, но его надо чистить. Это уж завтра...

Чужие собаки перепутали постромки, рычали и огрызались, но разве это были собаки по сравнению с моими?.. Щенки!.. Гром схватил одну за бок — и та заойкала, зарыдала. Чужие псы стихли, покорились. Я выпутал их из застывшей, заскорузлой упряжи, накормил, крепко привязал к столбу, затащил в дом поклажу. На столе уже стояли шипящие консервы, розовела прозрачными ломтиками чавыча, стаканы поблескивали зелеными гранями. На веревке сушилась одежда. Ден аккуратно уложила дрова, лапником подмела пол, лампу поставила повыше, на пустую банку. Гром, презрительно хмыкнув, грохнулся у порога и, поглядев на Ден, демонстративно заворчал.

— Может, отправишь его на улицу?.. — спросила она, опасливо косясь на пса. — Ну и урод! Скажи, что у него с лапами?..

— Что ты говоришь, Ден! С Громом мне по тайге колесить и охотиться. Он не простит обиды, — сказал я. — Садись ближе. Вздрогнем, как говорят на флоте!..