Вокруг Света 1971 № 04 (2367) - [23]

И хотя на страницах «Странствования» Василия немало экзотических реалий, они все-таки занимают здесь второстепенное место. Дневник Барского — документ уже позднего времени. Барскому важно было рассказать не только об увиденном, но и о себе самом, о том, что он пережил за долгие месяцы пешего труда.

Преодолев снежные Альпы, Василий с Иустином вступают на землю Италии. Невзгодам, болезням и другим лишениям, которые здесь в изобилии обрушиваются на автора «Странствования», чтобы уже до самой смерти почти непрерывно держать его в плену, всему этому мы вряд ли найдем равновес в чьей-либо еще паломнической биографии.

Но пусть скажет сам Барский: «От горячности солнечной в летнее время кровавый от телесе, даже с болезнию сердца и главы, изобильно истекает пот и кости расслабевают тако, яко ни ясти, ни пити, ниже глаголати... в время осеннее, дождливое, наипаче еще случается далече от града или веси, на поли или в дубраве, претерпевает лияния и ветры, дрожа и стеня сердцем, иногда же и плача... понеже не имеет ни единаго рубища суха на мезерном телеси своем, весь сый хладом пронзен, а дождем облиян... во время зимы хлады, мразы, снега, с омертвением внешних и внутренних членов, претерпевает, иногда же, не могий стерпети, безвременно жизнь свою скончавает, ни единаго не имеяй члена тепла, один точию дух тепл им же дышет».

...Безлюдная скалистая земля. Последние десятки верст перед Баром спутники идут морским берегом, без дороги и почти без питья и еды, «множицею валяясь при пути, на поли пустом и на зной солнечном». Кромка берега загромождена кремнистыми осыпями. Ходьба нестерпима для ног, израненных острыми камнями. То и дело приходится раздеваться донага, чтобы преодолевать вброд стремительные потоки. Камни ерзают под ступнями, вода сшибает с ног, узлы с одеждой намокают, тут и вправду заплачешь!

Но если бы только природные ненастья. Где-то на ночном переходе Василий потерял документы. Лишь к утру обнаружив пропажу, он пошел назад по тропе, ощупывая взглядом каждую пядь пути. Ведь паломник без документов «что воин без оружия, что птица без крыл, что древо без листвия».

Беда в одиночку не ходит: в Баре у Василия открылась в ноге старая рана. А через несколько дней судьба нанесла ему еще один удар — горчайший! Иустин, с которым столько претерпели вместе, предал товарища — оставил одного, заболевающего лихорадкой, в чужом городе.

Барский оказался в лечебнице. Питание было настолько скупым, что он почувствовал: промедлит еще. несколько дней и уже не поднимется на ноги. Лучше бороться с болезнью стоя, чем лежа. Но как он продолжал путь, откуда брал силы? Хозяева, у которых втридорога покупал хлеб, ставили условие: покупай и вино, на сколько берешь хлеба, на столько же бери и вина. У харчевен, где лежал в забытьи, к нему брезговали подходить; ведь пилигримы всегда ходят вдвоем, а если этот один, значит он опасно болен или дурной человек.

Лишь у стен Неаполя, после того, как Барский пересек с востока на запад полуостров, лихорадка отпустила его. Повеселел он и душой. Бодро ходил по улицам, осматривал храмы, дворцы, приглядывался к толпам празднично одетых общительных горожан, дивился «каменным болванам».

Посетив Бар и Рим, Василий предполагал вернуться на родину. Для этого прибыл в Венецию. В ожидании корабля, который доставит его на другой берег Адриатического моря (а там путь через Далмацию, Сербию и Болгарию), он знакомится с людьми из местной греческой колонии. Попутного корабля, однако, никак не объявлялось. Чтобы не терять времени, Барский занялся изучением греческого языка.

Вскоре планы его переменились: в море он вышел, но на судне, идущем не в Далмацию, а к берегам Палестины. Возвращение домой отсрочилось, не предполагал лишь паломник, что слишком долгой будет эта отсрочка — почти два десятилетия.

Жизнь начиналась шуткой, веселым переодеванием, романтичным юношеским жестом. А развернулась она так, что человек вдруг ощутил на плечах груз высокой ответственности.

Особая миссия выбрала Барского и поджидала его. Киевскому паломнику выпала честь как бы подвести черту под целой эпохой в традиции русского странничества. И дело тут не только в том, что ему предстояло посетить все без исключения маршруты средневековых паломничеств, но и в том, что в «Странствовании» Барского звучит новая струна. Здесь очень много житейских подробностей. И мы увидели до мельчайших деталей пятивековую дорогу русских паломников: шероховатость почвы, запах чужих ветров, дыхание усталого странника, труженика.

Трудно отделаться от ощущения, что Барский рассказывал о себе словно для того, чтобы мы полнее знали меру не только его трудов, но и то, как нелегко было идти по земле всем его предшественникам. Ведь не будь ее, этой подробности, этой исповедальной открытости, мы очень многого не знали бы сегодня о наших паломниках, о событиях, увы, почти рядовых в их жизни.

Может, это и парадоксально, но в чем-то существенном дневники стародавних паломников и труды их сделались для нас даже более ценными, чем были они для средневекового читателя. Прошли века с нашествиями, войнами, землетрясениями, с малозаметной, но неутомимой работой, которую тайно ведет на земле забвение. Как много из того, что древние странники наблюдали, обмеряли руками, шагами, «камени вержением» или «вержением от лука стрелы», — как много из всего этого стерто ныне с лица земли, или перестроено, или забыто, или затеряно!