Вокруг Света 1970 № 11 (2362) - [6]

Радист с запасного ледового аэродрома спросил меня однажды:

— Как настроение?

— Тоскливо без работы, — признался я. — Кругом вода, скучно. Скорее бы самолеты прилетали...

— Теперь уж скоро. Вертолет к вам посылают.

И тут же Олег Брок, радист с шестнадцатой, вылез на мою волну. Он вечно прослушивал эфир и был всегда в курсе событий.

— Значит, вертолет придет, а какой не знаешь? — спросил я.

— Ставьте чай, елки-палки, сейчас в гости придем, наверно, вы там соскучились.

Мы не поверили ему. Лед в полынье был серый, вязкий, ненадежный, как мокрый снег, а обойти трещину было невозможно. И тем не менее они пришли. Просто так. Принесли нам еды — мяса, сгущенки, печенья. Посидели, попили чайку и собрались обратно. Картина эта до сих пор стоит у меня перед глазами. Нельзя сказать, чтобы вид у них был безмятежный. Только Брок в своих огромных валенках шел впереди лодки, почти не держась за нее. А двое — начальник и механик — толкали ее впереди себя, уцепившись в борта. Дюралевая лодка скользила по льду, как санки, оставляя мокрый след.

Лед был в трещинах, и едва они начали двигаться, темная стрела кинулась им наперерез и преградила дорогу. Зимовщики даже не остановились, обогнули опасное место, прибавили ходу, и едва мы, с волнением следившие за ними, успели перевести дух, как они были уже на другом берегу и, усевшись на перевернутую лодку, закурили.

— Вот ребята! — восхищенно сказал Матвеев. — С такими нигде не пропадешь.

А мне, будто я снова увидел, с какой цирковой отработанностью шли они через льдину, вспомнилось, как они шутливо рассказывали, что, когда их лагерь разделило трещинами на несколько островков, лодка, была нарасхват. На обед пойти — лодку бери, радиозонд выпускать — тоже лодка нужна...

Они еще сидели на том бережке, на лодке, когда из домика выбежал Пугачев и, размахивая белым бланком радиограммы, закричал что есть мочи: «Вылетел! Вертолет вылетел!»

Вот и все. В штабе, все проанализировав, решили, что лучше всего закончить эту операцию с помощью одного вертолета. Это был впервые применяющийся в практике высокоширотных экспедиций турбовинтовой вертолет МИ-8. В данном случае он заменял два самолета: ЛИ-2 и АН-2, и в несколько рейсов закончил переброску грузов.

Он брал почти столько же груза, как ИЛ-14, в дополнительных баках его горючего хватало на то, чтобы долететь с запасного аэродрома до СП-16 и вернуться обратно. Через день, как прибыл вертолет, мы свернули свою радиостанцию, перебрались через трещину, и я улетел.

Лопасти вертолета долго раскручивались, разгонялись, набирая обороты. Сквозь стекло фонаря пилотской кабины я смотрел на выстроившихся полукольцом провожающих. Они стояли, тесно прижавшись плечом к плечу. Потом пилот Борис Стебленко слегка повел ручку штурвала в сторону, и вертолет, пятясь назад, стал подниматься. Языки снега потянулись за ним, все потонуло в белом вихре, а когда снег опал, домики, похожие на красные кирпичи, были уже далеко внизу.

Через три часа нас встречал на запасном ледовом аэродроме его «хозяин» — Сырокваша. В валенках, коричневой кожи штанах и куртке, с вечно накинутым на голову капюшоном, он смахивал на гнома. «Валер, — сказал он сердечно, пожав мне руку, — а ведь ты заяц». Я обиделся, хотел сказать что-либо в свое оправдание, но он мне не дал этого сделать: «Слышал, все слышал по радио, как ты там воды испугался». И пошел куда-то еще по делам.

«Этого еще не хватало», — ошарашенно думал я, отвечая невпопад на вопросы, которые мне задавали в палатке радистов. Я вспоминал все до мельчайших подробностей: свои слова, поступки там, на льдине; как ступил без лодки на лед, когда покидал КП; как пробивался вместе с Мальковым в лодке через трещину — и не находил ничего, ну ни капли такого, в чем меня обвинял Лукьяныч. Этот дед, который налетался в свое время вдоволь над Арктикой и не пожелал расставаться с нею и под старость. Каждую весну он возвращается на лед руководить полетами в экспедиции... И вдруг я услышал его хрипучий голос где-то очень рядом, за стеной палатки. «Федор, — говорил он. — Да, ты заяц». Я услышал, как начал оправдываться наш механик, только что прилетевший вместе со мною, проживший со мною бок о бок все это время. Сырокваша перебил его: «Знаю, все знаю, по радио мне сказали, что ты там воды испугался». Я расхохотался. Надо же, и как только я забыл — ведь Лукьяныча хлебом не корми, дай только разыграть человека...

В. Орлов, наш. спец. корр. Фото автора

Степь, солнце, люди...

Соембо для всех и для каждого

Профессор Бямба Ринчен, филолог, этнограф и поэт, член Монгольской академии наук, улыбчивый бард с белыми усами и венчиком волос над высоким лбом, склонился со мной над соембо — национальной эмблемой монгольского народа.

Трехпалое пламя, олицетворяющее тепло жизни в прошлом, настоящем и будущем; под ним — Солнце и четвертушка Луны. Древние легенды гласят: «Прародитель монголов — первая четверть Луны, а мать — ясное Солнце». Вместе эти три символа — огонь, Луна и Солнце — расшифровываются как гимн народу, который жил, жив и будет жить. Но жизнь народа нуждается в защите, и поэтому ее охраняют воткнутые в землю острия двух копий. Два горизонтальных прямоугольника означают: «Пусть весь народ сверху донизу будет прямодушен и честен». Между ними изображения двух рыб с открытыми глазами; рыбы — символы разума и мудрости, символы двуединства всего живого на земле — мужского и женского начала. Вертикальные прямоугольники, обрамляющие эмблему, как бы заключают всю ее в крепостные стены, иллюстрируя пословицу: «Два друга вместе крепче каменных стен».