Вокруг пальца - [15]

К четырём часам дня мой язык уже отваливался. Ноги тоже, машина не спасала. Желудок прилип к спине. Голова гудела. На самом деле, это только со стороны кажется, что переводить легко: болтай себе и болтай. А на деле ты превращается в трансформатор, машинку-приставку, которая передает интонации разных людей, идиомы, фразы, ругательства… Мозг то и дело перещёлкивает туда-сюда, будто тумблер, настраивающийся на разные электрические импульсы. И под конец ты становишься пустой. Не остаётся ни собственных мыслей, ни эмоций, только мерное гудение, как у бесперебойника. Или противные бип-бип-бип, когда поставка энергии прекращается. В моей голове уже начало пищать и тикать.

— А теперь мы идем есть, — сказал Джек и вырулил с территории складов к красивой сине-белой столовой, утопающей в цветах, горках и мини-фонтанчиках. Здесь уже было пусто, лишь пара немолодых мужчин сидели за столиком у окна.

Администратор, худая, высокая, в меру ухоженная женщина лет сорока слащаво нам улыбнулась и начала цветисто приветствовать Джека. Видимо, была уже наслышана об иностранном госте.

— В общем, она рада, — кратко перевела я.

Джек обворожительно улыбнулся ей в ответ и по-гусарски склонил голову. Надо же! Умеет быть джентльменом! Впрочем, какая разница? Я с тоской подумала о жалких рублях в кошельке, не предусматривающих обед, и решила заказать чаю.

Скоро вернёмся в офис, и, надеюсь, там не все печенюшки из кофе-бара растащили. Но Джек даже не стал спрашивать. Ткнул в меню на самое дорогое, показал, мол, по две порции, и снова обворожительно улыбнулся. Я в тревоге вскинула глаза, подсчитав, во что обернётся это первое, второе и третье, но шеф вальяжно раскинулся на стуле и сообщил:

— Я плачу.

Пожалуй, учитывая утро, надо было отказаться. Но администратор уже метнулась на кухню, ноги мои не слушались, а оплатить за себя я могла бы, только взяв взаймы или ограбив ту одиноко стоящую кассу. Я села, уткнулась в окно, выводящее на клумбу, и потихоньку выступила из туфель, превратившихся к сему моменту в предмет пытки. В конце концов, если столько работать и не есть, я просто сдохну. А мёртвым всё равно, в чьей постели они находятся.

* * *

Хотелось молчать и сделать вид, что меня здесь нет. Но, похоже, это не входило в планы Джека. Уж кого-кого, а его везде должно было быть много.

— Говори, что заметила интересного.

— Для меня всё необычно, я никогда не была на таких складах.

— Ты понимаешь, о чём я. Что резануло глаз? Или показалось странным?

— Странно, что начальник смены на складе и охранник на восточных воротах похожи, как братья, — заметила я. — Да они, наверное, и есть братья: в турецких семьях развита семейственность. И тюбетейки у них одинаковые.

— Угу. Ещё?

— Странно, что много паллет было свалено в кучу, как поломанные, я заметила там целые. Из таких вполне неплохой стройматериал мог бы получиться.

— Так.

— На складе сырья я заглянула под смятые картонные упаковки в самом дальнем углу, за масляной лужей, а там аккуратно сложен полиэтилен.

— Угу.

— И странно, что так много грузовиков не развозят Оле-Олу, а посреди дня находятся на территории завода.

— Молодец, балерина. Глаз намётанный.

И он уткнулся в телефон. Он набирал что-то быстро-быстро, но когда нам принесли суп, я не успела взяться за ложку, как шеф навёл камеру на меня и щёлкнул.

— Зачем? — удивилась я.

— Мой друг не верит, что у меня теперь тонкий, звонкий голосок, как у птенчика, — хохотнул американец.

Я хлопнула ресницами.

— У вас нормальный голос, я бы даже сказала, бас.

— Ты не понимаешь, — ответил Джек. — Ты мой голос. В вашей стране я могу говорить через тебя. Пока не выучу русский. И вот представь. — Он опустил обе руки под скатерть и высунул свой здоровенный кулак и щепотку из трёх пальцев. Сначала кулак пробасил голосом Джека, как в кукольном театре: — What the fuck is going on? — потом пальцы в щепотке разжались, имитируя птичий клюв, и Джек презабавнейше пропищал по-русски: — Что за йерюндаа здэс тваритса?

Я не выдержала и прыснула.

— Вы уже выучили эту фразу?

— Ну, её приходится повторять чаще всего в этом бедламе, — широко улыбался Джек. — И вообще я талантливый.

— Только не «йерюндаа», а е-рун-да. Так надо правильно говорить, — поправила я.

Он повторил. Всё равно получилось смешно.

— Давай ещё раз.

— Е-рун-да.

Он произнёс громко, на весь пустой зал столовой, затем глянул с хитринкой на продолжающих разговаривать мужчин и на администратора. Те не обратили на него никакого внимания. Шеф прищурился.

— А ведь ты неправильно меня переводишь.

Я вспыхнула.

— Почему вы так решили?

— Если бы я проорал на русском то, что реально означает fuck, они бы уставились на нас.

Я закусила губу.

— Ну, я немного сглаживаю… Это же неприлично…

— Вот уж нет, — покачал головой шеф, — если я хочу сказать «хрень», пусть они знают, что я говорю именно это! Ты поняла, балерина? А ну-ка переведи дословно fuck.

Я покраснела, глядя на него.

— Давай! Я жду!

Кажется, гримаса у меня вышла настолько жалкой, что он с трудом сдерживал смех, но делал вид, что сердится.

— Ну!

И я шёпотом выдавила из себя дословный перевод. Мои щёки горели дико.