Воины Солнца и Грома - [117]

Воздух вокруг призрака задрожал, и миг спустя перед Радо стоял человек в черном с серебряным шитьем плаще. На его бледном надменном лице играла самодовольная улыбка.

— Нет, я не нищий плотник из Галилеи, Я — Маркиан Гностик, великий иерофант! Ты мне нравишься, варвар! Отвергнуть князя, церковь, бога — на это способны немногие. Тебе нужен лишь хороший наставник в тайном знании — конечно, не этот невежественный бродячий волхв, — и ты обретешь все, за чем гоняются в телесном мире: славу, власть, сокровища. Но главное — научишься презирать этот тленный мир. И тогда твой дух, освободившийся от материи, вознесется превыше ада и рая — в сферу бесконечного Света.

— А сам-то ты куда вознесся? Или… опустился — туда, откуда тебя Михаил вызвал? Маркиан досадливо сморщился.

— Я не удостоился еще вознестись к Высшему Свету. Но уже освобожден от материального тела. Теперь мне не страшно никакое земное оружие. И моя магическая сила, не связанная материальным телом, возросла многократно.

— Хочешь, чтобы я стал бесом, как и ты? А мне вот больше нравится бесов бить — может, на то я и рожден?

Лицо ольвийца застыло в холодном презрении.

— Твой род слишком туп, чтобы даже прикоснуться к высшему знанию. Так на тебе он и окончится! Сейчас я пожру твою душу.

Руки иерофанта, блестевшие перстнями, взметнулись вперед и обратились в когтистые лапы, а лицо — в волчью морду с пылающими глазами. Радо ударил мечом, но он лишь со свистом рассек воздух. В следующий миг невидимая сила повалила юношу наземь, прижала к склону кургана. Радо не выронил меча, но мог лишь до боли стискивать его рукоять, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом он ощутил, как немеют конечности, как жизнь понемногу с каждым выдохом вытекает из тела. Огненные глаза чудовища неодолимо тянули к себе, а из клыкастой пасти вырывался торжествующий вой, похожий на скрежет железа. Вдруг откуда-то сверху на чудовище ринулась большая белая птица с золотоволосой женской головой. Птица отчаянно била крыльями, рассыпая перья, но словно незримая сила отделяла от нее беса. А Радо по-прежнему не мог пошевелиться. Вдруг вспомнилось, как старые дружинники приносили на курганах жертвы забытым степным воинам и царям.

— О ты, что погребен в этом кургане! Защити нас от Черного Беса!

Из кургана неслышно поднялся высокий светловолосый воин в полотняных штанах и плаще из волчьей шкуры, наброшенном на голое тело и скрепленном на горле костяной булавкой. В руке у него был каменный топор, за кожаным поясом — два кинжала, медный и кремневый. С грохотом и блеском, словно молния, топор полетел в беса, и тот едва успел увернуться. Выхватив кинжалы, воин устремился вперед, но чудовище с отчаянным визгом провалилось под землю. Маркиан не лгал, он был неуязвим для земного оружия, но не для духовного — то есть оружия духов. Светловолосый воин подобрал топор, с ободряющей улыбкой что-то проговорил Радо (тот разобрал лишь слова «брат» и «Перун») и снова скрылся в кургане.

Радо поднялся, опираясь на меч, но в изнеможении упал на еловые лапы, собранные для костра. Птица-женщина склонилась над ним, нежно гладя крыльями, и лицо ее казалось удивительно знакомым… Смертельно уставший юноша погрузился в сон. Когда он проснулся, солнце уже вставало из-за Днепра. Рядом дымилось кострище, а вместо таинственной птицы над Радо склонилось добродушное круглое лицо киевского тысяцкого Каницара Чудина.

— Здравствуй, Радо! Еле нашел тебя. Гляжу, ты под курганом лежишь, а над тобой сидят волк и птица большая, белая. Заметили меня — и в лес. Поедем в Киев, Творимир тебя ждет.

— Да? — Юноша приподнялся на локте. — А может быть, мне надоело подставлять свою голову неизвестно за кого и за что? Ладно, у Творимира с Вылко ничего нет, а тебе, первому боярину, чего не хватает?

— Всего-то не хватает — детей своих увидеть. Любил я когда-то дочь старейшины русов — не здешних, а тех, что на севере, в Старой Русе. Бежал от гнева ее отца и пристал к дружине Аскольда и Дира. А у Добряны моей тем временем близнецы родились, мальчик и девочка. Сколько лет прошло, а я — первый боярин — не могу ни сам к ним поехать, ни их к себе вызвать. Потому как меня тогда изменником объявят: хочу-де Киев под Новгород подвести, Русь варягам отдать. Нашлись защитники Руси — отродье варяжское, разбойники морские! Их-то, крещеных, на севере никто не хочет. А вот Олега в Киеве многие хотят. Он старых богов чтит и судит по правде. Перед ним все равны: славяне, чудь, варяги…

— Если так — значит, и мне к нему дорога.

* * *

Зимним вечером пробирались киевскими улочками два воина, волхв в залатанном белом корзне и приземистый круглолицый боярин. Подойдя к задней стене дома верховного жреца Богумира, волхв огляделся — не следит ли кто, и постучал четыре раза. В глухой как будто стене открылась низенькая дверца, и они прошли в темный чулан. Из-за стены доносились два голоса: неторопливый, старческий — Богумира и резкий, встревоженный — князя Дира.

— Пропадет Русь при Аскольде, пропадет! Все от нас отложились: кривичи к Новгороду тянут, северяне и радимичи — к хазарам. А брат все в рот Михаилу-чернокнижнику смотрит, а тот — василевсу. Теперь вот надумал по весне идти с дружиной в Сирию, на сарацин в помощь грекам. Погубит рать в песках, а мне потом Киев от мадьяр оборонять, а то и от хазар.