Воины - [19]

Нет, я знал, что это обучение преследовало более глубокие цели. Таким образом в нас развивали агрессию. Но я лично не был уверен, что механикам это надо: если ты выйдешь из себя, твоему солдатику ничего не стоит уничтожить целую деревню!

Фамилия Каролин была Коллинз, и в алфавите мы стояли рядом. Мы с ней много болтали — иногда шепотом, стоя в строю (пару раз это навлекало на нас неприятности: «Эй, вы, голубки! Один из вас будет наматывать круги по дорожке, пока вторая не докрасит вон ту стенку!»)

Я буквально втюрился в нее. Я имею в виду тот всплеск гормонов, который человеку полагается научиться контролировать к тому времени, как ему стукнуло восемнадцать. Я все время думал о ней и жил исключительно тем, что утром, на построении, увижу ее лицо. Судя по выражению ее лица и жестам, она испытывала то же самое по отношению ко мне, хотя слова «любовь» мы тщательно избегали.

После двух недель непрерывных тренировок нам внезапно дали отпуск на полдня. Автобус отвез нас в Сент-Роберт, небольшой городок, существовавший исключительно ради того, чтобы солдатам было где облегчать карманы. Мы должны были вернуться к восемнадцати ноль-ноль, иначе нас объявят находящимися в самовольной отлучке.

По пути к автобусной остановке в Сент-Роберте мы проехали несколько отельчиков и мотельчиков, суливших «почасовую оплату и чистое постельное белье». Когда мы сошли с автобуса, я замялся, не зная, как сформулировать свое предложение, но Каролин ухватила меня под руку и решительно повлекла к ближайшему такому отельчику.

Мы до этого даже ни разу не целовались. Так что для начала мы принялись целоваться, пытаясь одновременно стянуть друг с друга форму, не оборвав при этом пуговиц.

По правде говоря, я оказался не таким уж терпеливым и заботливым любовником, как мне бы хотелось. Но меня распирало изнутри, как физически, так и психологически: в казармах невозможно уединиться, чтобы помастурбировать.

Но ее это не огорчило: она только посмеялась, и мы некоторое время просто баловались друг с другом, пока я не дозрел до более сдержанных и неторопливых ласк. Это было даже лучше, чем мне мечталось.

У нас был в запасе еще час, прежде чем надо было бежать на автобус. Рядом с отельчиком был бар, но Каролин не хотелось, чтобы на нас глазели наши товарищи-новобранцы. Так что мы сидели на влажных мятых простынях и тянули из стакана воду с металлическим привкусом.

— А ты не пробовал отвертеться? — спросила она.

— Ну как же, пробовал, конечно. Моя кураторша сказала, что, если я пойду в пехоту, меня, в моем возрасте и с моим образованием, скорее всего, на пару лет засадят бумажки перебирать.

— Ну да, конечно. Ты до сих пор в это веришь?

Я расхохотался.

— Меня бы отправили в часть, вооруженную одними штыками! Вперед, коли, за отечество!

— За Бога и отечество! Бога, Бога не забывай!

— Ну кто, как не Бог, послал нам этот выходной?

— Ох, слава Богу!

Она взяла двумя пальчиками мой пенис и потеребила его.

— Как ты думаешь, в этом малыше не осталось хоть капельки сока?

— Боюсь, пока все. Можем заняться этим в автобусе!

— Ладно. Ловлю на слове!

Она зевнула и потянулась до хруста в суставах.

— Может, тогда по пивку? Покажем нашим одиноким сучкам, что у меня есть свой кобель!

— Ну пошли.

Хотя я сильно подозревал, что вряд ли хоть одна девушка в этом городе осталась сегодня одна.

Она аккуратно одела меня, разгладила на мне форму долгими плавными прикосновениями. Потом погладила мое лицо, мои руки, словно пыталась запомнить это ощущение.

Потом она прижалась ко мне и испустила долгий, глубокий вздох.

— Спасибо, Джулиан! — прошептала она. — Это было здорово!

Я тоже попытался ее одеть, но застегнул пуговицы наперекосяк.

Романтично, ничего не скажешь. К тому же снять с женщины трусики куда проще, чем надеть их обратно.

В некурящей половине бара все равно попахивало табаком и еще слегка травкой. Пиво было ледяное, но приткнуться оказалось негде. Так что мы остались стоять у стойки. Кругом гремела музыка и смех. Мы время от времени кивали, здороваясь с товарищами по учебке.

— А ты не на юге вырос, я смотрю, — сказала она. — Говор у тебя не нашенский, не обижайся, конечно.

— Вообще-то родился я в Джорджии, но мои родители переехали на север прежде, чем я пошел в школу. Вырос я в Делавэре. А четыре года в Гарварде любого избавят от неправильного произношения.

— Ты всегда только точными науками занимался?

— Сперва физикой, потом астрофизикой на степень магистра. В аспирантуру поступил на физику элементарных частиц. И после защиты буду заниматься ею же — если, конечно, останусь жив после учебки.

— Ой, я в этом во всем ни фига не разбираюсь!

— Я на это и не рассчитывал, — я накрыл ее руку своей ладонью. — Точно так же, как я ничего не смыслю в кино...

— Джу-улиан! — она отняла руку. — Не стоит разговаривать так снисходительно с человеком, который может убить тебя одним ударом. Шестью разными способами.

— Извини. Знаешь, на то, чтобы закончить Гарвард, надо четыре года, а на то, чтобы от этого избавиться, — лет сорок, не меньше.

— Ну, я сорок лет терпеть не собираюсь. Так что лучше держи свое дерьмо в себе!

Однако она улыбнулась и вернула руку на место.