Воины облаков - [45]

— Хорошо. Пусть старшие и половина воинов несут раненого в город. Половина воинов и кто-то, чтоб дорогу знал с нами.

— И я пойду, — Чаупи-тута решительно выдвинулся ко мне.

У меня не было ни сил, ни желания спорить. Отряд разделился.

— Почему я не поверил своему сну, — сокрушался Чаупи-тута, стоя над страшными следами схода селя.

Действительно, у подножия горы, притулились саманные домишки. Четыре, кажется, или больше? Сейчас этого даже понять невозможно. Весь верхний слой земли с камнями вперемешку съехал на поселение крохотульку. Только один домик остался нетронутым и один задело краем потока. Возле домика плакала женщина, раскачиваясь из стороны в сторону. Она была не ранена, только руки по локоть в грязи. Видно было, что она пыталась помочь кому-то из тех, что попали под поток.

У её ног лежали два маленьких тельца покрытые коркой уже подсыхающей грязи.

Чаупи-тута подошёл к ней и молча положил руку ей на плечо. Женщина обернулась, увидела незнакомых людей и зарыдала ещё горше.

Место для жилья видимо было выбрано потому, что рядом тёк ручей, по руслу которого и сошёл сель. Глину для самана тоже брали рядом, весь склон горы был глинистым и на нём мало что росло, кроме травы и низкого кустарника. Наверное поэтому верхний слой почвы сошёл как растаявший кусок масла.

История семьи была необычной. Жили они в деревушке неподалёку отсюда. Ещё совсем молоденькой, эта женщина полюбила сына сестры своей матери. Парень был очень красивым, и многие деревенские девицы заглядывались на него. Их семьи были бедны, так как рано остались без отцов. За заботой о пище для тела, матери упустили их души. Запретная близкокровная любовь принесла плоды. Девушка ждала ребёнка, а согласия на брак получить не могла. Так и жили в безбрачьи. Как назло ребёнок родился больным, слабоумным.

Чтоб хоть как-то заработать, парень пас общественное стадо. Вторым пастухом был их склочный, недалёкий сосед. Когда он украл телёнка и сказал, что его задрал волк, парень пытался уговорить его признаться. Наивный… Тот побежал к шаману и обвинил беднягу в скотоложстве.

— Сам видел, — лгал негодяй шаману, — в ламу вселилась женщина демон, а он ей обладал. Он и с сестрой своей в беззаконии живёт. А демоница та, видать его жене своего урода подбросила.

По деревне поползли слухи. Шаман был слаб — и как шаман, и как человек. Не смог людских страхов и злобы унять. Знал он, что не зря у каждой семьи хранится кипу со всеми ветвями рода. Чтоб не было таких детей от близких по крови. Но побоялся, что убьют их всех, чтоб беды на село не навели. Как же — колдовство. демоны… А тут и второй ребёнок родился. И опять урод.

Шаман взял в общественное владение дома обеих семей. Старые матери своих детей оставить не захотели. Дал им, в счёт оплаты, полтора десятка лам, да кукурузы пятдесят снопов и выставил за деревню.

— Страху мы натерпелись, пока отстроились, — рассказывала бедняжка. — Волк к ламам повадился. А топлива мало вокруг. Все ночи с трещётками, сменяясь, сидели. Вот и решили здесь у ручья домики поставить, для себя, для скотины. Вода и глина рядом. Мешали с травой да кукурузной сечкой. Думали выживем, а оно вон как вышло.

Матери и муж под землёй и камнями лежат. Их даже воинам вашим не достать. А сыночков вытащила, только забрали их жизни боги себе. Теперь и мне лечь с ними рядом. Всё погибло, и все погибли.

Ирина, конечно, воинам наказала и мать, и детишек с собой забрать. Только Чаупи-тута себя простить не мог. Предупредили его боги, а он, глупый, не поверил. Жизни не спас, а мог. И Ахау пострадал. Что ещё с ним будет?

15 ноября-16 ноября.

Деревня открылась внезапно. Только что один из воинов, знавших эти места, вёл нас по узкому горлу между двух невысоких гряд, как вдруг оно резко раскрылось видом на несколько десятков домиков в округлой долинке. Воин что-то сказал.

— Дырявый горшок, — перевёл Чаупи-тута.

Я бы скорей назвала этот горшок бездонным, но, пожалуй, для этой деревеньки, было бы слишком претенциозно.

Когда мы проходили узкий вход, то было понятно, что когда-то давным-давно, осыпь, возможно, после землятрясения, засыпала его, как пробкой. Но люди пришедшие со стороны “донышка”, начали строиться, сначала выбирая камни поменьше, потом разбивая крупные, и, в конце концов, остался один огромный валун, оставляющий две неширокие дорожки для прохода, с обеих сторон каменюки. Он был огромен, для того чтоб десяток деревенских могли его расколоть.

Кроме того, перекрывал проход северному ветру и микроклимат в долине был от этого ещё лучше. Ручьи и дождевые потоки стекали в пруд у южного конца села, так как к концу долина понижалась. Но уклон был небольшим, зато позволял видеть всё поселение, как на ладони.

— Не знаю сможет ли помочь деревенский шаман, — сомневалась я, — вправит кость неправильно и останется парень хромым на всю жизнь. Слушай, — спросила я Алекса, — как думаешь, а гипс они знают?

— Да, у малого не спросишь, фиг ты ему обьяснишь, что такое гипс.

— Я и пытаться не буду, лучше добраться до Ахау и с ним всё обсудить, — махнула я рукой, — вообще, проще, наверное, сразу до ближайшего города махнуть, только отмыть его здесь, шину сделать понадёжнее и обезболить.