Воины облаков - [43]

Чаупи-тута был расстроен. Его воспринимают, только как глупого ребёнка. Да, заботятся, да, любят. Но в серьёз не воспринимают совершенно. Ирина говорила, что их дети не взрослеют так быстро. Хотя думают хорошо. Только у них нет необходимости рано становиться взрослыми. А он уже не был ребёнком. Учился, не только со слов амауты и Ахау. Жизнь стала шире, поступки людей приобретали смысл, когда он понимал их истоки. Речка тоже начинается с маленького родничка и всё, что вливается в неё по пути делает её большой рекой, озером, даже, большой-большой водой. Когда он учил слова, Ирина назвала её — океан. Он никогда не видел даже большого озера, хотя ещё деревенский шаман, уча его именам богов и истории чачапойя, рассказывал о озере Титикака. Но, если он не видел его, это не значит, что его нет. И, если он сейчас не достаточно большой, то он не станет великим, как Океан. И тогда им будут гордится. И мама, и учитель, и … Ирина.

Вот она, рядом. Слушает, что говорят про амауту, а на лице выражение, точно как у отца, когда он передавал для матери шкурки шиншил на прощанье. Гордился даже таким маленьким и естественным поступком сына, как забота о матери. Он догадывался о чём она думает. Вернее о ком.

Дождь заколотил сильнее по крыше. Вода, сливающаяся в сток, собиралась в углублении в полу. Поверх травы, плотно уложенной для покрытия кровли, спиралью укладывали, скрученые жгутом, связки из длинных стеблей. Вдоль них, как по руслу, дождь стекал к краю крыши и в специальное отверстие. По стене в желобок, а дальше к дыре в полу. Её обмазывали глиной и дождевая вода, особенно в годы засухи, когда пересыхали колодцы в городе и приходилось доставлять воду из рек, быстро наполнялась с первым дождём. Да и в обычное время вода в доме лишней не бывает.

Под шум дождя Чаупи-тута не заметил как заснул. На этот раз сон был совсем другим. Их отряд продвигался вдоль гор, шёл ливень, склон горы был скользким. Кое-где ручейки воды стекали, становясь всё полноводнее, скручиваясь в тугие струи, вспрыгивая бурунчиками, обрывая и унося с собой комья земли с травой и мелкие камешки. Они поднимались выше по склону, он не понимал зачем, но видел, как Ахау махал рукой и показывал вверх. Сон был совершенно беззвучным. Перекрикивались воины, лица были тревожны, но криков их не было слышно. Пелена дождя закрывала обзор, и те, кто отходил дальше чем на 20–30 шагов, пропадали за водяной стеной. Его нога вдруг поехала по скользкой траве и ремешок сандалии разорвался, он бы покатился вниз, но его подхватил кто-то из воинов. Чаупи-тута ударился спиной о камень, торчащий из травяных кочек и вдруг отчётливо увидел, что там у подножия горы стоит несколько малюсеньких домиков, сложеных даже не из камня, а из квадратных глиняных кирпичей и рубленых кукурузных стеблей. Он не мог видеть их из-за дождя, но видел. И вдруг его сон разорвался далёким, но грозным гулом. Мальчик вскинулся со сна, но это был только гром. Буря шумела за стенами дома.

— Страшный сон, — подумал Чаупи-тута, — наверное из-за грозы. Он заснул снова и на этот раз проспал до утра, без сновидений.

14ноября-15ноября.

Утреннее небо, отмытое дождём, было высоким и синим, покрытым мелкими круглыми облачками. Как будто стадо овечек паслось на голубой траве. За городской стеной росли высокие деревья. Вверху на горных склонах паслись стада лам. Вниз опускались террасы с посадками картофеля и оки, на которых работали мужчины, женщины и даже дети. Они рыхлили землю спрессованную дождём, мотыгами, которые Чаупи-тута назвал лампа. Ниже виднелись поля киноа.

Мы поднимались вверх и пошли по узкой горной тропе. На самом деле мы ушли совсем недалеко от Куэлап. Просто все эти заходы в посёлки, остановки в них и городах, заняли довольно много времени. Если бы мы захотели вернуться, это вряд ли заняло больше двух-трёх дней. Кроме того, мы старались пополнить свои запасы рыбной ловлей и охотой на водоплавающую птицу, мелких грызунов и изредко на диких гуанако.

Семьи животных в несколько голов встречались довольно часто. Правда подойти к ним не очень легко. Если добычу замечали раньше, чем она замечала нас, то воины, по возможности, прятались за камнями с подветреной стороны и ждали, пока какое-то из животных окажется на расстоянии выстрела. Иногда они сами подходили к камням, чтоб почесать бока, если их уж очень донимали паразиты.

Но, случалось, ветер менял направление, и самец, только что мирно пощипывавший травку, высоко поднимал свою голову, так как-будто колышек проглотил. Почуяв чужой запах, опускал уши и спугивал самок и детёнышей резким ударом копыта и пронзительным свистом. Тогда стадо уносилось, если в последний момент, дожидавшийся лучшего положения воин, всё же не запускал из пращи камень в убегающих животных.

Вымороженный картофель уже надоел до чёртиков, а кукурузы было мало, тут она росла плохо и её сеяли ниже и привозили сюда понемногу. До нового урожая было ещё далеко и небогатые посёлки больше употребляли оку и картошку. Её тут было множество всяких сортов. Только метод заготовки нам не слишком импонировал. Его хранили в виде ч’унью. Это что-то типа крохмала. Картоху морозили, потом выминали ногами сок и снова морозили. Пока она не превращался в лепёшку, которую досушивали и тёрли в порошок. А потом загущали супец. Кукуруза — лакомство и мы не хотели его отбирать. На складах следующего города пополним.