Воинство ангелов - [26]

Когда все окружили Сета, я осталась сзади. Я не дожидалась там своей очереди. Моя робость не допускала даже мысли подойти к нему в этот момент его триумфа. Но мне хотелось насмотреться на него. Я видела голову, возвышавшуюся над другими. Лицо его было очень бледным, осунувшимся. Все еще окруженный густой толпой, он вместе с этой толпой начал пробираться к выходу, двигаясь неуверенно, медленно, словно в полудреме. Когда они приблизились к дверям, я опустилась на скамью, желая спрятаться, скрыться из глаз.

Но взгляд Сета был устремлен на меня. Я увидела, как руки его поднимаются, раздвигая толпу. Так раздвигают тростник, пробираясь сквозь заросли. Он шел ко мне, и вслед за ним глаза всех присутствующих обратились в мою сторону.

В двух шагах от меня он остановился.

— Мне надо с вами поговорить, — сказал он.

Я молча кивнула.

— Пойдемте, — решительно заявил он, и я встала со своей скамьи и в общей тишине, мучительно конфузясь, пошла туда, куда он указывал рукой, — к двери. Бросив тех, кто ждал его, он последовал за мной.

Со мной он тоже не разговаривал, просто шел по улице по направлению к Таппен-сквер, шел, освещенный скудеющими закатными лучами зимнего солнца.

Мы прошли туда, где нагромождения городских построек уступали место пустынности полей, где тротуар обрывался и вместо него через грязь там и сям были положены доски. Миновав последний дом, мы вышли в заснеженное поле. Оно было совершенно белым, с бурыми полосками пробивавшейся кое-где из-под снега стерни.

Мы шагали по дороге, потом, приостановившись, Сет перелез через штакетник в поле и, ни слова не говоря, повернулся, чтобы помочь перелезть и мне. После чего, быстро отпустив мою руку, он продолжал путь прямиком через поле к роще, чернеющей на фоне заката.

В роще я не могла найти тропинки, но лес был чистый, и Сет двигался вперед так уверенно, словно хорошо знал дорогу. Когда сухая ольховая ветка или ус дикого винограда мешали ему пройти, он устранял преграду, отодвигая ее в сторону с той же легкостью, с какой в церкви отодвигал в сторону людей. Мы шли, шурша сухой листвой под ногами, потому что снега здесь было меньше.

Неожиданно Сет остановился на краю какой-то прогалины, огляделся, словно собираясь с духом, прошел вперед за деревья. Потом взгляд его упал на меня.

— Я должен вам кое-что сказать, — произнес он.

Кивнув, я ждала продолжения.

— Во-первых, — суховато, с методичностью ученого начал он, — я хочу сказать, что благодаря вам я открыл нечто очень важное, и я готов признать, что без вас, без того, что я называю очищенным и незамутненным влиянием вашей личности, я не смог бы приблизиться к пониманию некой великой Истины. Хотя роль, которую вы сыграли, вы сыграли невольно, сами того не зная, выступив таким образом слепым орудием Истины. Истина же состоит в надежде на незамутненную и святую радость. Вы слушали мою проповедь. Вы уловили ее второе, внутреннее значение?

Я вновь кивнула, чувствуя лишь грустное недоумение и замирание сердца. Зачем, о зачем он привел меня сюда?

И словно отвечая на мой невысказанный вопрос, он заключил:

— А во-вторых, скажу, зачем я привел вас сюда. Оглядитесь кругом.

Я огляделась.

— Запомните это место, — приказал он. — Рассмотрите каждую мелочь.

Я видела небольшую полянку или прогалину между голых дубов, орешника-гикори, железных деревьев. По краю рос кустарник — боярышник, а может, ежевика, — к ветвям приникло несколько пожухлых листочков. Видела поваленное дерево, поваленное давно: толстый ствол подгнил, врос в землю, оставив над ней вывороченные корни. Прогалину покрывал девственно белый снег.

— Вам известно, что это за место? — пытливо спросил он.

Я покачала головой.

— Вы стоите сейчас на том самом месте, где некогда похотливый Нортон вознамерился соблазнить девушку. Вы ведь знаете эту историю?

Я кивнула.

— Да, — едко сказал он, — да, конечно! Все ее знают! Помнят, хотя пролетело столько лет и столько добрых дел за это время безвозвратно кануло в лету! А эту историю всё передают, всё рассказывают друг другу, всё шушукаются о ней! Вы знаете, почему это так, почему продолжают о ней говорить?

Что сказать — знаю или не знаю? Вопрос его ставил меня в тупик, я внутренне съежилась от страха, словно была в чем-то виновата.

— Да потому, — ответил он сам, — что, рассказывая, становишься соучастником. Место это осквернено любострастием и любострастным ожиданием греха. Оно вводит нас в искушение и грех, грех, в котором соучаствует и рассказчик, и слушатель, когда с замиранием сердца, прерывисто дыша, они в помрачении своем вспоминают эту историю. Мысленно они вновь и вновь возвращаются на это грязное место. — Резким движением он вдруг наклонился ко мне. — Так вы знаете, зачем вы здесь?

Но знала я лишь то, что голова моя шла кругом, а кровь стучала в висках.

— Так я скажу вам, — произнес он. — Я привел вас сюда, чтобы вы очистили это место. — Наклонившись ко мне, он правой рукой обхватил мою левую кисть. Он вперил в меня взгляд. — Очистили это место, — почти шепотом повторил он, и пальцы его сильнее, до боли сжали мою руку. Склонившись ко мне, он так сильно сжал мне запястье, что тело мое невольно обмякло. Сердце чуть не выпрыгивало из груди и дышать было трудно, но и в этом была радость. Я почувствовала, как дрожат колени, немеют бедра, и вдруг поняла, что стою коленопреклоненная, опустившись прямо в снег, а Сет, стоя передо мной, глядит мне прямо в глаза.