Воин Яровита - [47]

Тысяцкого, плотного длинноволосого дядьку в бархатном полукафтане, пропустили в общий зал, а его сопровождающие остались возле входной двери. На краткий миг Мичура остановился и огляделся, потом тряхнул русыми волосами и прошёл за центральный стол. Мы с капитанами как раз заканчивали ужин и позволили себе по кружке пива. Настроение было приподнятым, и зачем пришёл важный гость, понятно. Поэтому ходить вокруг да около нужды не было, и я пригласил высокородного Виславита присесть.

– Поужинай с нами, храбрый Мичура, – указал я тысяцкому на лавку напротив.

Он сел, кивнул Самороду, которого знал, и сказал:

– Я посланец Великого князя Всеволода Ольговича. Прибыл за его братом.

– Очень хорошо. Гривны привёз?

– Да, – короткий кивок.

– Тогда отдай мне серебро и забирай Ольговича. Вроде бы всё просто.

– Не торопись. Не всё сразу. – Он недобро прищурился, развернул плечи, сделал короткую паузу и сказал: – Нам надо поговорить один на один.

– У меня от товарищей секретов нет, – кивнул я в сторону Саморода и Жарко. – Поэтому сам их спроси.

Мичура посмотрел на капитанов, и они встали, ибо уважение к Виславитам – одна из отличительных черт племени ранов. Да и тысяцкого, который до своего переезда на Русь был славным мореходом, они по старой памяти уважали. Не просто как потомка древней фамилии, а как славного воина и удачливого лихого варяга.

– Мы пойдём, – сказал Ранко.

Я согласно кивнул, дождался, пока мы с Мичурой останемся наедине, разумеется, если не считать, что вокруг нас рядовые варяги и рыбаки, налил себе в кружку пива и спросил:

– Итак, о чём разговор, тысяцкий?

– Отпусти Ольговича без выкупа, – не попросил, а с ходу потребовал он.

– Нет. – Ответ был коротким.

– Ты что, совсем ум потерял? Тебе сказано, отпусти Ольговича.

– Кем сказано?

– Мной.

Воевода хотел задавить меня авторитетом, но это для Саморода и Жарко он Виславит, а мне Мичура никто. Поэтому я себя не сдерживал и ответил грубо:

– А кто ты такой, чтобы твоё мнение кого-то интересовало? Хочешь скажу?

– Ну, скажи.

– Продажная шкура, которая в трудный час бросила родину и теперь за гривны Ольговичам служит. Вот ты кто. Так что заткнись и делай своё дело, проведи размен и забери Игоря, а то он уже по бабам черниговским соскучился.

– Да я тебя…

Варяг сжал кулаки и начал вставать, а я поймал его взгляд и спокойно усмехнулся:

– Что ты? Готов вызвать меня на поединок? Давай. Хоть сегодня, хоть завтра. Я убью тебя, и твоё тело сгниёт в могиле.

Мичура делал расчёт на то, что его авторитет всё сам за него сделает. Но лучшие годы варяга прошли, он уже староват. Служба на чужого дядю, который отдавал ему самые разные приказы, и отречение от веры предков – всё это не прошло даром. Тысяцкий растерял свою гордость, в нём осталось только хамство и желание любой ценой задавить противника. Однако сил, чтобы пойти до конца, взять в руки меч и выйти на поединок, в нём не было. Есть человек, и в нём пусто. Стержень исчез, а без него он всего лишь половинка разумного существа. Я это чувствовал и, когда киевский воевода шлёпнулся задницей на лавку и сменил тон, ничуть этому не удивился.

– Я же о тебе беспокоюсь, – понизив голос до полушёпота, доверительно произнёс воевода. – Зачем тебе такие враги, как Ольговичи? Отступись от серебра или возьми половину, и они о тебе забудут.

– О злой памяти Ольговичей и длинных руках князей мне уже говорили, но я их не боюсь. Моё слово было сказано, и я пойду до конца.

Переговорщик покивал, вздохнул, как-то быстро сник и сказал:

– Не хочешь жить в мире, получишь войну. Ольговичи тебя в пыль сотрут, а что останется, по ветру развеют.

– Посмотрим. Давай меняться. Чего зря языками воздух сотрясать.

– Ладно. Веди Игоря.

– А ты давай серебро.

Мы встали. Ольговича вывели на подворье гостиницы, и одновременно с этим в него въехал возок. В нём лежали тяжёлые кожаные мешки с весовыми новгородскими гривнами, продолговатыми серебряными брусочками, каждый весом в 204 грамма, и я с капитанами их пересчитал. Ровно тысяча. Всё верно, жалоб, претензий и заявлений не имею.

Мешки с серебром легли в ту самую каморку, где отдыхал пленник, а Игорь Ольгович отправился в руки Мичуры. Обмен прошёл быстро, чётко и без лишней волокиты. Есть товар и есть купец. Каждый получил, что хотел, и остался доволен, или почти доволен. Ну а на то, что черниговский князь пообещал меня достать, я плевать хотел. В Новгороде меня, скорее всего, не тронут, а за его пределами я сам почти любого врага порвать смогу.

Игорь Ольгович отправился в гости к Святополку Мстиславичу, а я ещё раз пересчитал гривны и подумал, что, если бы не опасность со стороны мстительного князя, можно было бы загулять. Но нельзя, а значит, сухой закон и ожидание утра.

В этот момент на постоялом дворе появился худощавый юноша в перетянутой узорчатым ремнём белой рубахе, Зван Дубко, летописец из храма Святовида, прикомандированный к посольству. Парень тут же подскочил ко мне, наклонился к уху и зашептал:

– Вадим, тебя Брайко зовёт.

– Срочно?

– Да.

– А что случилось?

– Городские верховоды прибыли. Хотят обсудить посольские дела до Совета господ и созыва вече.