Воин султана - [47]

— Эти проклятые негодяи прямо-таки обчистили меня, — вздохнул он. — Извини, но этими тряпками я едва могу прикрыть наготу. Вряд ли мой вид можно назвать подходящим для визитов.

— Брось! — грубовато сказал Дик. — Не сомневаюсь, что мы все устроим как нельзя лучше. Но давай все-таки пойдем, а то у меня уже живот подвело!

Поскольку его дом был еще не готов для приема гостей, Дик решился повести нового приятеля к Клюни. Тот быстро понял, что к чему, и радостно приветствовал обоих.

В дом Дика послали слугу — предупредить Азизу, что сегодня он придет поздно. Рыжему дали вымыться в ванне и надеть свежее платье, хотя красоткам-рабыням Заиде и Хабибе показываться было не велено. Затем они пообедали, выпили чаю и даже распили на троих бутылочку бренди, поскольку Майк Маллиган ничего против этого не имел.

Потом он снова во всех подробностях рассказал свою историю, которая совпадала с тем, что могучий ирландец уже говорил Дику. Коварства в этом человеке не было: во всех его неприятностях следовало винить огромную силу и вспыльчивый нрав. Когда они стояли в Гибралтаре, он, как и многие его сослуживцы, завел себе любовницу-испанку, и из-за нее-то и повздорил с местным жителем. Ревнивец достал нож, а Майк схватил тяжелую саблю и разрубил беднягу от макушки до пупка. Не желая быть повешенным — а это неминуемо произошло бы, если бы он остался — Майк ускользнул на алжирском крейсере и попал в объятия ислама. С этого времени он вел жизнь солдата удачи. Недавно беспокойные ноги принесли его из Алжира на запад, — Майк решил разузнать, что могут предложить ему Магриб и империя Мулаи Исмаила. Здесь, в поисках развлечений и невинных удовольствий, он заглянул в веселый дом и угодил в лапы мошенников, чему свидетелем и оказался Дик.

Конечно, возможности проверить его историю не было. Но Майк рассказывал так искренне, что все выглядело вполне убедительным, хотя он не пытался оправдать свои ошибки и малопохвальное поведение. Дик и Клюни решили, что разумная доля доверия не причинит вреда, Майка быстро подвергли испытаниям в верховой езде, и он прошел их с честью, хотя на огромном белом коне Шайтане ехать отказался. Неделя полевых испытаний показала, что он не умеет обходиться с лошадьми так, как Дик, и инициативы, делавшей Дика бесспорным лидером, ему тоже недостает. Но, с другой стороны, он обладал безграничным мужеством и помнил из области военного искусства гораздо больше, чем Дик вообще когда-либо знал. Доказать его верность могло только время, но он явно был привязан к Дику и смотрел на него примерно так, как джинн из лампы смотрел на Аладдина. Дик и Клюни поразмыслили и решили, что он справится, и по их рекомендации Майка назначили каид наибом, вторым по старшинству командиром после Дика.

Других офицеров подобрать оказалось не так просто. Большинство пленников, попадавших в Мекнес, были моряками. Немногие из них умели обращаться с лошадьми или что-то понимали в кавалерии. Но и моряк может этому научиться. Мужество и инициативность, верность и энтузиазм, некоторая бесшабашность — вот на чем основывался выбор. Пьер Буледрен, черноволосый стремительный француз, который никогда, казалось, не слышал слова «страх», был назначен каидом эль-миа, командиром первого батальона. Воленс Липарри, смуглый флегматик-венецианец — почти полная ему противоположность, отличавшийся, однако, тонким чувством юмора, — стал вторым каидом эль-миа. Командиры легких эскадронов также были весьма разнообразны: Була Хукко — воинственный чернокожий из Сенегала, Ханс Эдельман — белобрысый голландец, спокойный, молчаливый, пока не выпьет, но в драке настоящий лев; Сива с оливковой кожей и голубыми глазами — бербер с севера. Пепе Рейес и Гил Гон салес — жизнерадостные испанцы; Оуэн Конвей — суровый чернобровый уэльсец, а Жоао Перрейра и Педро Ваз — стройные темноглазые португальцы.

К середине Сафара, когда мундиры были скроены и сшиты, полк размещен на квартирах и получил довольно щедрую плату из султанской казны, Дик решил, что довольно преуспел в достижении идеальной цели, к которой стремился, создав военную силу, которая последует за ним, куда бы он ни повел; хоть в челюсти ада, хоть в преисподнюю, если потребуется. К концу Джумада-эт-тани, шестого месяца, он счел, что воины уже вполне готовы к делу, и надеялся, что им не придется ждать слишком долго, чтобы не растерять боевой дух. Обо всем этом он и доложил Мулаи Исмаилу. Но, согласно заветам Пророка, до месяца Раджаб следовало по возможности избегать войн, так что предстоял еще месяц ожидания, учебы и ворчания. Но в первый день Шаабана, как и обещал Исмаил, они получили приказ и отправились показать себя.

Не стоит думать, что в это время остальная жизнь стояла на месте, Азиза, конечно, забрала в свой дом некоторое количество рабов и слуг из отцовского дворца; и, по крайней мере, вначале ведение хозяйства была для нее новым развлечением. Но к концу Рабийа-эль-Аула, через четыре месяца после свадьбы, когда тело ее стало полнеть, это ей несколько надоело. Наблюдать за делами, расспрашивать женщин, ходивших на базар, распоряжаться об обеде и заботиться еще о множестве мелочей, без которых невозможно наладить домашний обиход — это все, в общем-то, входило в ее обязанности. Муж ее — важная персона, служит самому султану, он женат на принцессе крови, и ему вполне подобает завести управляющего — человека, который мог бы и гостям показаться, и нерадивого слугу отлупить, если понадобится. Больше того: он мог бы вести счета, что особенно нагоняло на нее тоску.