Воин-Пророк - [62]

Казалось, будто победа на равнине Битвы взяла с них жуткую, потустороннюю дань.

Когда войско поставило палатки на равнине Менгедда, множество мужчин и женщин стали жаловаться на ночные кошмары. Люди утверждали, будто каждую ночь оказываются на равнине Битвы в ужасных обстоятельствах, сражаются с врагами, каких никогда не видели, и погибают от их рук, — с древними нансурцами, настоящими кианцами из пустыни, кенейскими пехотинцами, с колесницами древнего Шайгека, с киранейцами в бронзовых доспехах, с буйными скюльвендами, шранками, башрагами — а некоторые говорили даже о враку, драконах.

Когда лагерь перенесли подальше от ветров, несущих запах разложения, к развалинам Менгедды, кошмары лишь усилились. Некоторые рассказывали, будто им снится недавняя битва с кианцами, что они снова горят в магическом огне или гибнут от рук впавших в боевое безумие туньеров. Казалось, будто земля собрала последние, предсмертные моменты обреченных и теперь раз за разом предъявляет их живым. Многие пытались вообще перестать спать, особенно после того, как одного тидонского тана поутру нашли мертвым в собственной палатке. Некоторые, как тот же Ахкеймион, бежали.

Затем начали появляться изъеденные ржавчиной ножи, монеты, разбитые шлемы и кости, как будто земля медленно извергала их из себя. Сперва их находили по утрам торчащими из земли — в таких местах, где их не могли прежде не заметить. Постепенно подобные случаи учащались. А потом один человек якобы споткнулся обо что-то в собственной палатке и обнаружил под тростником, которым была застелена земля, детский скелетик.

Самому Келлхусу ничего не снилось, но кости он видел. По словам Готиана, который двумя днями раньше, на закрытом совете, рассказал кое-какие легенды о равнине Битвы, эта земля за тысячу лет приняла слишком много крови, и теперь ей, как чересчур соленой воде, приходится что-то выталкивать из себя, чтобы принять новую порцию. Равнина Битвы проклята, сказал великий магистр, но не нужно бояться за души, пока они крепки в вере. Проклятие это старо и широко известно.

Пройас и Готьелк, не страдавшие от кошмарных снов, не хотели уходить отсюда, поскольку, отправляя гонцов к Конфасу и Чеферамунни, назвали местом встречи Менгедду. К тому же ручьи, текущие через разрушенный город, были единственным крупным источником воды на многие мили вокруг. Саубон тоже предлагал остаться, но, как знал Келлхус, по своим, личным причинам. Потому что он-то как раз видел сны. И лишь Скайельт требовал уходить.

Каким-то образом сама земля, на которой произошла битва, стала их врагом. Однажды вечером, у костра, Ксинем сказал, что подобная борьба подобает философам и жрецам, а не воинам и шлюхам.

Келлхус же подумал, что такой борьбы вообще не должно быть…

С тех пор как он узнал ужасные подробности победы айнрити, Келлхуса одолевали вопросы и загадки.

Судьба действительно оказалась благосклонна к Коифусу Саубону, но исключительно потому, что галеотский принц посмел поставить под удар шрайских рыцарей. По всем раскладам выходило, что именно сумасшедшая атака Готиана спасла графов и танов Среднего Севера. Иными словами, события разворачивались так, как предсказал Келлхус. В точности так.

Но ведь он ничего не предсказывал. Он просто сказал то, что ему было нужно. Он хотел приобрести влияние на Саубона и по возможности уничтожить Сарцелла. Он пошел на риск.

Это всего лишь совпадение. По крайней мере, так говорил себе Келлхус поначалу. Судьба — это еще одна распространенная отговорка, еще одна ложь, которую люди любят использовать, желая придать видимость смысла своей жалкой беспомощности. Именно поэтому они представляют судьбу в образе Блудницы — как нечто такое, что никому не отдает предпочтения. Нечто донельзя безразличное.

То, что было прежде, определяет то, что произойдет потом… На этом основывается вероятностный транс. Это принцип, позволяющий подчинять себе обстоятельства, побеждать их словом или мечом. Именно это делает Келлхуса дунианином.

Одним из Обученных.

Потом земля начала выплевывать кости. Не это ли доказательство того, что земля отозвалась на людские страдания, что она не безразлична? А если земля — земля! — не безразлична, то как насчет будущего? Действительно ли то, что было прежде, определяет то, что произойдет потом? Что, если линия, разделяющая прошлое и будущее, не является ни прямой, ни непрерывной, что, если она изогнута, способна образовывать петли, противореча закону о прежде и потом?

Может ли он, Келлхус, действительно являться Предвестником, как утверждает Ахкеймион?

«Ты поэтому призвал меня, отец? Чтобы спасти этих детей?»

Но все это были вопросы, которые Келлхус называл предварительными. Оставалось еще множество неотложных проблем, нуждавшихся в изучении, и множество осязаемых угроз. А подобные вопросы находятся в ведении либо философов и жрецов, как сказал Ксинем, либо Анасуримбора Моэнгхуса.

«Почему ты не свяжешься со мной, отец?»

Костер разгорелся ярче, поглощая небольшую библиотеку свитков, притащенных рабами откуда-то из темноты. И хотя Келлхус сидел в стороне, он прямо-таки чувствовал, как в голове выстраивается отношение айнритийской знати к его скромной персоне. Он чуть ли не физически ощущал это, словно Келлхус был рыбаком и держал в руках широкие сети. Каждый мимолетно брошенный или, наоборот, внимательный взгляд отмечался, классифицировался и запоминался. Каждое лицо расшифровывалось.