Воин пепла - [50]

Граф, тяжело дыша, оперся ладонью на спинку стула. Тайен примолк. Игнатос срывался уже второй раз за несколько часов. Пару лет назад это было невозможно. В столице не нашлось бы более сдержанного человека, чем он.

За этот год изменилось многое, очень многое. Хотя, может быть, винить следовало вовсе не время?

— Извини, — попросил маг. — Я сказал, не подумав.

Граф поморщился и отмахнулся.

— Ты тоже меня извини. Мне бы хотелось тебе помочь, но я не могу тебя отпустить. Не могу. Иначе меня сместят, а кто придет вместо меня, неизвестно. Что станет с Оривой, если этот человек окажется продажным, мне трудно вообразить.

Он виновато посмотрел на Тайена. Теперь маг понял, откуда в его взгляде с самого начала было столько ужаса и растерянности.

Собственнолично отправить на казнь единственного сына лучшего друга. Мужчину, который когда-то стал Игнатосу близким, как родные дети, из-за того что раздавленный болезнью, а потом смертью жены Венас Ребеллин срывался на младшего ребенка. Сам Тайен не хотел бы принимать такое решение.

Но ведь графу и не придется.

— Дядя, вы не поняли, — мягко произнес маг. — Я вовсе не прошу вас меня отпустить.

— А чего ты тогда просишь? — удивился он.

— Казнить меня.

— Что?!

Карас засмеялся. Он первым догадался, чего хочет друг.

— Того, кто мертв, убить нельзя, — маг улыбнулся. — Казните меня через повешение, как простолюдина, — у меня ведь отобрали титул. И тогда Тайен Ребеллин исчезнет, а вместо него появится некто, кому ни один закон не запрещает преследовать Кейро.

Глава 15

Тайен умер. Снова. Он знал это, понимал по тому, как внутри окружавшей его темноты светляками набухали картинки из прошлого. Они разрастались и взрывались разноцветными пятнами. Память произвольно смешивала их в яркую, неправдоподобно живую фантасмагорию, от которой хотелось дрожать и прятаться, но сбежать от нее было невозможно, как невозможно сбежать от себя самого.

Рыжий и алый — вот они сидят с Кейро в постели, и балдахин скрывает от них ясный день. Тайен целует голые плечи с крапинками веснушек. Гетера смеется, шутливо отбивается, а потом набрасывается и обхватывает его бедра ногами, двигается плавно и ритмично, а потом быстро, быстро, быстро, так что любовники начинают задыхаться от страсти.

Цвета меняются на гагатовый и тухловато-желтый — нет, Тайен задыхается от того, что его горло обхватывает веревка. Она еще не затянулась петлей, колода не вышиблена из-под ног, но странное чувство уже стискивает грудь железным ободом. Это не страх — маг не боится умереть, вернее, он уверен, что настоящая смерть не настигнет его прямо сейчас. Он в недоумении и немного сердится из-за того, сколько человек пришло посмотреть на его смерть. Тайен видел достаточно казней, но то — другие, а эта — его собственная, и он вдруг понимает, зачем на самом деле нужны эти нелепые представления.

Больно бьет не тухлое яйцо, которое ударило по незажившим ранам от стрел, а людская ненависть. Он им ничего не сделал, сделал другим, почему так зверствуют эти? Эшафот скрипит, он подгнил, как и все в Ориве, и Тайен с облегчением ступает на пошатывающуюся колоду, хочет, чтобы его скорее проглотила тьма.

Редкий случай.

Память выплескивает новые краски. На сей раз молоко с кровью — да, действительно, редкий случай, чтобы Кейро не выспрашивала его об императорском замке. Тайен ласково гладит изгиб ее шеи и думает о теплом бархате под пальцами, неловко отшучивается, что во власти медноволосой госпожи могут оказаться все богатства в мире, кроме одного — чести быть приглашенной в императорские покои. Чтобы не обидеть любовницу, он облекает в изящные слова неказистую правду — что шлюху не пустят в замок. И никакое оборотничество не поможет — на входе чары, которые снимают любой иллюзорный облик. Но молодого Ребеллина там знают в лицо, ведь его отец — королевский советник, а братья служат в гвардии. Маг так часто бывал в замке, что мог бы ходить по нему с завязанными глазами, и в подробностях рассказывает о нем Кейро, чтобы не лишать любимую удовольствия хотя бы таким образом прикоснуться к величию императорского жилища. Она подливает вина, и Тайен признается, что ее все-таки могли бы пропустить внутрь замка — если любовница будет с ним, а он договорится со стражей. Но он еще не совсем сошел с ума, чтобы так бить по своему положению…

Краски опять смешиваются, сначала в бурый, потом в замогильно-черный. Ощущения накладываются одно на другое — удавка на шее, неуместное, постыдное возбуждение, первобытный ужас… И вкус пепла на языке.

— Тайен! Тайен!!!

Он проснулся от того, что его кто-то тряс, и тут же подумал, что лучше бы не просыпался. В горле першило, голова трещала, шея горела, как от свежих ссадин.

«Ах да, меня же повесили».

— Тайен, да очнись же ты наконец!

Хлесткая пощечина заставила его разлепить веки. Над головой висел низкий каменный потолок, по которому гуляли тени от свечей. Напротив с постамента на мага сурово взирали статуи, необычно яркие для серого и невзрачного помещения: изображенный в виде мудрого старца Всесоздатель в обрамлении из пяти вестников. По бокам на полках стояли склянки, издававшие тяжелый запах, а под ними громоздились друг на друга пустые гробы.