Воин мочика - [2]

Они стали основателями довольно-таки неформальной ассоциации торговцев, скорее даже общественного клуба, куда входили мы, несколько владельцев окрестных магазинов. Мы собирались раз в неделю в местной кафешке, «Кофемолке», на так называемые уличные собрания. Согласовывали друг с другом рождественские украшения витрин, собирали небольшой фондик на рекламные цели, боролись с вандализмом — все, как водится. Но больше всего нам нравилось посплетничать: кто завел новое дело, кто собирается выйти из бизнеса, кто переехал. Уверена, что одно время, несколько лет назад, когда мы с моим мужем Клайвом развелись и мне пришлось продать магазин, чтобы откупиться, главной темой пересудов была я. Мы следили за улицей так, точно она была нашим единственным средством существования — так, конечно, дело и обстояло.

Мы были маленькой тесной группкой и дружили между собой — отчасти потому, что никто из нас не занимался совсем одним и тем же и не являлся другому прямым конкурентом: модельер, книготорговец, парикмахер, владелица магазинчика рабочих инструментов, торговец тканями и я, хозяйка магазина антикварной мебели. Не то чтобы мы совсем уж не пускали к себе новичков. Просто для того, чтобы ввести в компанию кого-то новенького, требовалось единодушное одобрение, а мы давали его очень редко.

Когда умер Фрэнк, Мод продолжала жить по-прежнему. Мы все терялись в догадках, как она держится на плаву. Вероятно, дела в лавке шли лучше, чем мы думали. Несомненно, если хорошенько порыться, там должно было обнаружиться немало сокровищ. Но, похоже, даже после смерти Фрэнка в этот магазин никакому новому торговцу переехать не светило.

Когда ноги Мод стали, по собственному ее выражению, слегка «подводить», кофейные встречи перенеслись к ней. Каждый из нас по очереди приносил кофе и какие-нибудь пирожные. Но однажды мы с моей подругой Мойрой отправились посмотреть, как там она: ее магазин не открылся вовремя. Мод, давно уже страдавшая оттого, что сама она называла «припадками», лежала у подножия лестницы, ведущей на второй этаж. Неудачное падение, заключил коронер. Сломанная шея и пробитый череп.

Подозреваю, обнаружив Мод мертвой, мы с Мойрой обе подумали: наш клуб никогда уже не станет прежним.

К общему удивлению, у Мод с Фрэнком оказалось существенно больше денег, чем мы предполагали. Довольно-таки кругленькая сумма, больше миллиона долларов — и это еще не считая выручки с продажи дома и всего содержимого лавки. Основной капитал отошел паре благотворительных обществ, а старый дом с лавкой и всей обстановкой — племяннику из Австралии, о существовании которого мы и не подозревали. Кроме того, обнаружился славненький фондик, учрежденный на условии, что наша кофейная группа — все мы были перечислены поименно — продолжит, пока это возможно, раз в год собираться в любом ресторанчике на свой выбор.

Некоторое время все разговоры, разумеется, сводились исключительно к Фрэнку и Мод.

— Как ты думаешь, откуда у них столько денег? — вслух поинтересовалась я. Мойра заскочила ко мне на чашечку кофе перед началом рабочего дня.

— Удачные капиталовложения, — предположила Мойра, владелица местного салона красоты, задумчиво постукивая по столу безукоризненно наманикюренными пальчиками. — Как-то раз, когда я зашла, она проглядывала что-то такое у себя наверху. Мне показалось, договоры или облигации.

— Но чтобы вкладывать куда-то капиталы, надо их иметь! — возразила я. — И по личному опыту могу сказать: в подобной лавчонке не очень-то разбогатеешь.

— Вдруг у них дела шли лучше, чем у нас всех, — заметила Мойра. С ее стороны было очень благородно включить в этот круг еще и себя — ее салон-то как раз процветал.

По неким причинам мне очень хорошо запомнился тот день и то довольство судьбой, что я испытывала, оглядывая свой магазинчик. Впервые за долгое время я находилась в ладу с жизнью и все кругом меня радовало. Торговля, пусть и не слишком оживленная, шла вполне ровно. Мы с Сарой отлично сработались. Она оставляла все закупки на мое усмотрение, и я четыре раза в год подолгу путешествовала по любимым местам, а она, прирожденный бухгалтер, весьма эффективно заправляла магазинчиком. У нас даже появились свои постоянные покупатели, которые помогли нам продержаться в тяжелые времена.

Да и личная жизнь у меня, как ни странно, складывалась вполне приятно. Прожив чуть более года одна, я, к своему удивлению, поняла, что отнюдь не тягощусь одиночеством. Более того, мне оно нравилось — хотя порой приходилось бороться с искушением позвонить бывшему возлюбленному, мексиканскому археологу по имени Лукас Мэй, и попросить его вернуться.

Я часто встречалась с подругами, вроде Мойры, а раз в неделю, вечером, ездила в торонтский университет на лекции по тем или иным аспектам древней истории или языков — отчасти оттого, что это было связано с моим бизнесом, но преимущественно просто потому, что мне это было интересно. Я уже давным-давно поняла: склад ума у меня отнюдь не научный, но мне нравилось знать понемножку обо всем, а особенно — про те места, куда я регулярно езжу за покупками.

Кроме того, я опекала одну молодую мальтийскую пару, которая жила в Канаде, пока молодой человек, Энтони Фарруджиа, изучал архитектуру. Эти обязанности я делила со своим другом Робом Лучкой, сержантом канадской конной королевской полиции, с которым познакомилась на Мальте пару лет назад и продолжала общаться. Молодые Фарруджиа ютились в полуподвальной квартирке в доме, который Роб делил со своей дочерью Дженнифер и подругой Барбарой. Я время от времени заглядывала к Фарруджиа, раз в месяц звонила матери Энтони для отчета, а в свободное от разъездов время по воскресеньям обедала у Лучко в обществе самого Энтони, его жены Софии и Роба со всем его кланом. Жизнь текла своим чередом — пусть и не слишком волнующе, зато очень даже приятно.