Воин - [3]

Ноябрь 1154 года

Теплые губы, прикасавшиеся к обнаженной коже, больше не в силах были возбудить его, и прохладные шелковистые волосы, дразняще скользившие по его нагой спине, тоже. Ранульф лежал на животе, разметавшись на пахнувших мускусом льняных простынях, пресытившийся и измученный. После стольких усилий его тело блестело от пота. Ублажить сразу двух энергичных женщин! Это может истощить даже такого сильного и выносливого мужчину, как он.

И все же Лейла продолжала свою безжалостную атаку губами и языком. Роскошные изгибы ее тела эротично прижимались к нему, от прикосновения ноготков вдоль позвоночника пробегала дрожь.

– Довольно, – хрипло пробормотал он – это все, на что его хватило.

Она наклонилась к нему пышной грудью, дразня и приближая темный сосок к губам, но Ранульф терпеливо отвернулся. Лейла запустила пальцы в его черные волосы и настойчиво потянула, но он лишь схватил ее за запястье и заставил ослабить хватку.

– Прекрати!

При резком звуке его голоса сочное юное тело, лежавшее с другой стороны, вздрогнуло, и Ранульфу пришлось что-то ласково пробормотать на ушко Флоре и успокаивающе погладить ее по спине, чтобы она снова свернулась рядом в уютный клубок. По темпераменту он предпочитал светловолосую малышку Флору сладострастной Лейле, чьи эбонитовые локоны были такими же черными, как и его собственные. Флора была милой покорной нормандской женщиной, всегда готовой выполнить его требования, а вот чужеземка Лейла обладала хватким раздражительным характером. Он потакал прекрасной сарацинке только ради ее исключительного мастерства.

– Я просто хочу ублажить тебя, господин, – произнесла Лейла обиженно своим низким сладким голосом. – Ты хорошо знаешь, что никто не целует тебя лучше Лейлы.

Этого Ранульф оспорить не мог. Похищенная из семьи и помещенная в бордель для нечестивцев, Лейла обучилась сексуальному искусству Востока и прекрасно знала, как удовлетворить мужчину и довести его до исступления.

– Но сейчас тебе пора на твой тюфяк. – Лейла собралась спорить, но Ранульф приподнялся на одном локте. – Тебе известно, чего хочу я. Я сплю один.

Покои Ранульфа в Вернее, в которых он спал и проводил свой досуг, оставались холодной, суровой, спартанской комнатой, лишенной всех удобств, за исключением огня, ревущего в очаге, и нескольких гобеленов, которые прикрывали каменные стены, чтобы было не так холодно. Ранульф отказывался менять здесь хоть что-то, упрямо решив сохранить горькие доказательства своего прошлого.

Но все-таки сейчас лорд здешних мест он сам, напомнил себе Ранульф. И честь Вернея принадлежит ему, дарована ему герцогом Генрихом вместе с феодальным поместьем, вместе с хартией о дворянстве, восстановившей его в правах. Он больше не лишенный наследства безземельный изгой.

Однако, несмотря на всю свою теперешнюю власть и богатство, он не мог избавиться от неловкости и беспокойства, всегда обуревавших его в этой комнате – в месте, где отец спускал с него шкуру. Даже сейчас кожа его становилась липкой от страха всякий раз, как он входил в эти покои, потому что Ранульф не мог забыть ужас и боль своего детства. Ему даже не приходилось закрывать глаза, чтобы вспомнить того ребенка, обнаженного и дрожавшего, скорчившегося у дальней стены в ожидании наказания от мстительного отца. Даже утешения распаленной женщины не могли полностью затмить эти воспоминания, хотя в какой-то степени это возмещало ему бессчетные часы страха и мук, пережитых здесь.

Отдаленный звук рожка ночного часового заставил Ранульфа вскинуть голову, как это делает, принюхиваясь к ветру, волк. Он напрягся.

Если вновь прибывший и в самом деле гонец герцога и его призывают, это значит, что король Стефан умер, и Генрих готовится предъявить свои права на корону Англии. А поскольку Генрих не сомневался, что встретит сопротивление, ему придется собрать достаточно сил, чтобы обеспечить успешное вступление на трон.

При мысли о конфликте Ранульф ощутил радостное предчувствие. Он собирался поддержать своего сюзерена не только деньгами. Он с нетерпением ждал возможности поднять оружие в поддержку Генриха. Слишком долго он прохлаждался: боевой меч и копье успели заржаветь. Уже три месяца, даже дольше, как в Нормандии воцарился мир. Нет больше мятежей, нет столкновений, нет даже турниров, где он мог бы отточить свое мастерство и излить душевную неудовлетворенность во время рукопашной битвы или хотя бы приумножить свое богатство, беря в плен за выкуп вражеских рыцарей.

Уже две недели, как у него все готово для грядущего путешествия: доспехи отполированы, оружие заточено, повозки для багажа приготовлены. Рыцари и воины упражняются каждый день, фехтуя на мечах, пронзая копьями мишени и стреляя из лука, и все же они тоже беспокоятся из-за того, что начало похода откладывается.

Но, кажется, сейчас настал нужный момент.

В обитую железом дверь заколотили, и Ранульф крикнул:

– Входите!

И в покои вошел его вассал Пейн Фицосберн, полуодетый, в не зашнурованной тунике, с широкой ухмылкой на устах.

– Герцог Генрих? – осведомился Ранульф, перебираясь через сарацинку и усаживаясь на краю массивной кровати.