Воевода - [27]

Лето было унылым, под стать настроению Сапеги, шли непрерывные проливные холодные дожди, вся одежда и утварь казались сырыми, а хвалёная русская водка — разбавленной. В один из таких дней послы присутствовали на казни бывшего первого воеводы Бориса и его свояка — Богдана Бельского и младших братьев Романовых на Ивановской площади. Присутствовал на казни и сам царь, который вдруг в ненастье начал чувствовать себя лучше.

Боярин Семён Годунов визгливым тоном читал царский указ, уличающий бояр в государственной измене и повелевающий разослать их по сибирским тюрьмам. Однако процедура на этом не кончилась: Романовы получили публичное унижение — были биты кнутом здесь же на площади. Ещё большее уничижение претерпел Богдан Бельский. Его привязали к столбу, и шотландский солдат Габриель, бывший одно время лейб-медиком и цирюльником самого государя, не торопясь, под садистский хохот оцепивших место казни иноземных гвардейцев выдергал волос за волосом всю пышную бороду когда-то первого сановника государева.

Борис, сидевший в кресле на крыльце своего дворца, не отрываясь, испытующе глядел на Бельского, ожидая, что, не стерпев обиды, тот начнёт проклинать царя, а может, проговорится, откуда пошёл слух о воскресении царевича. Но Богдан, стиснув зубы, глухо мычал, да крупные слёзы текли по впалым щекам. Только когда лицо его стало бесстыдно гладким, закричал Богдан тонким голосом, что напрасно-де царь на него кручинится, что нет на нём никакой вины и что он, холоп государев, и впредь ему будет верен до смерти.

Борис, остался доволен. Что ж, пусть живёт Богдашка. Теперь заречётся поганые слова о царе говорить! Велел отослать его не в тюрьму, а в нижегородское его поместье, но под присмотр пристава Василия Анучина. А другому приставу, Леонтию Лодыженскому, что должен был везти Алексашку Романова на край Студёного моря, в Усолье-Луду, просил передать, чтоб не мешкал, там сидючи. Вскоре оттуда пришло известие, что ссыльный скончался от удушения.

В середине августа 1601 года неожиданно ударил мороз и на крестьянские поля пал снег, погубив разом весь урожай.

   — Это Бог наказывает Бориску за муки убиенных, — шептались на папертях.

Переговоры с польским посольством подходили к концу. Так и не добившись согласия думы и царя на создание союза двух государств, Сапега принял предложение Власьева о заключении перемирия на двадцать лет. После отсылки Романовых к местам заключения подозрительность русских несколько ослабла, во всяком случае, дворянам посольства и их слугам было дозволено покидать посольский двор для покупки съестного и других товаров, причём не всегда давались и стрельцы для сопровождения.

Ещё во время казни на Ивановской площади канцлеру, оказавшемуся вроде невзначай неподалёку от капитана Маржере, стоявшего в оцеплении, удалось перекинуться с ним несколькими немецкими фразами.

   — Жаль толмача, — проговорил Сапега, глядя, как корчится Бельский после каждого резкого рывка железных пальцев Габриеля.

   — Я видел его труп, — лаконично ответил Маржере, так же не смотря в сторону канцлера. — Он никого не выдал.

   — Будем надеяться. А как теперь нам держать связь с тобой?

   — Есть у меня один молодой негоциант. Он постоянно переписывается со своим торговым домом в Голландии, письма переправляет, как правило, через Литву.

   — А нет ли у тебя верного человека среди русских? Такого, что не побоится рискнуть головой?

   — Буду искать.

   — Поспеши, мы скоро покидаем Россию.

Через несколько дней, когда Сапега шествовал в боярскую думу, Маржере, отталкивая от канцлера нищих, число которых за последнее время заметно увеличилось, ловко сунул ему записку. В ней сообщалось, что капитан встретил монаха Чудова монастыря, что находится в Кремле, Григория Отрепьева, которого знал ранее по его службе секретарём у Фёдора Романова. Во время штурма подворья Романовых капитан спас его от гибели, поэтому Отрепьев ему предан. Почти год Отрепьев скрывался по монастырям, приняв иноческий сан. Теперь вернулся в Москву и с помощью родственников добился поста секретаря у самого патриарха Иова. Ненавидит Бориса, алчен до золота, мечтает найти пристанище в Польше.

Идя на вечерние переговоры, Сапега случайно уронил платок возле сапог капитана. Тот проворно нагнулся, возвратил платок, принятый с благодарностью, оставив у себя клочок бумаги. В нём значилось:

«Сообщи монаху, что к нему на днях придут. Если выполнит всё, что ему скажут, получит поместье в Литве и сто золотых дукатов».

Накануне отъезда, когда сборы были закончены и поляки устроили весёлую пирушку, щедро угощая стрельцов-охранников, Сапега позвал к себе молодого слугу-чтеца.

   — Ну, Сынок, настала пора нам прощаться. Вот монашеское одеяние. Когда совсем стемнеет, тайно переберёшься через забор там, где стоят телеги. Я думаю, что сделать это нетрудно, охрана к тому времени будет пьяна. Пойдёшь в Чудов монастырь. Найдёшь там Григория Отрепьева. Скажешь, что прислал тебя канцлер и что он должен выполнять твои приказы.

   — Мои приказы? А какие, позволительно узнать? — оживился молодой слуга.

   — Приказ такой — провести тебя к инокине Марфе, матери угличского царевича. Отрепьеву скажешь, что ты и есть тот самый царевич.