Воевода - [79]

— Одному из гонцов удалось спастись. Но он тяжело ранен. Я наткнулся на него в лесу, отнёс в охотничий домик, и там сейчас с ним мой племяш Никита, лечит его. Рассказал же мне гонец вот что. Кто уезжает, уходит из Казани, всех по пути перехватывают. Засады на всех дорогах к Москве. А цель у этих засад одна: никого не выпустить в стольный град, дабы тайно свершить дело.

— Выходит, в хомуте Казань?

— В хомуте, батюшка-воевода. И надо не упустить миг, как засупонивать будут. А засупонят — не брыкнёшься. Опять будем толочь воду в ступе.

— Это верно. Рано почивать нам на лаврах. — Даниил потянулся к баклажке. — Давай-ка, волжанин, допьём, да и за дело.

Выпили. Даниил соображал, что предпринять. На ум пришло одно: идти в Разрядный приказ и обо всём доложить главе приказа. Человек он беспокойный, радетель за Русь, всколыхнёт, даст ход делу.

— Задал я тебе мороки, воевода, — заметил Степан, вытирая усы.

— Это хорошо. Если бы не ты, так кто же? Вот что, друг: с товаром ты позже разберёшься. Прячь его в суму, да и пойдём правду донесём кому следует.

— Готов, воевода-батюшка. — Степан скинул полупустую суму со спины, уложил в неё дюжину уздечек, завязал. — Вот и все мои сборы.

Даниил позвал целовальника, расплатился с ним и повёл Степана в Разрядный приказ. В пути сказал:

— Сейчас мы придём к большому думному боярину и ты поведаешь ему то, что я услышал от тебя.

— Так и будет, батюшка-воевода.

До Кремля от торга чуть больше ста сажен пути. В воротах — стражи с бердышами. Они склонили головы перед Адашевым. Степан мотает на ус: «Голова воевода, с таким не пропадёшь». В Разрядном приказе подьячий с поклоном распахнул двери перед Даниилом, а он Степана впереди себя пустил. И вот они оказались перед главой Разрядного приказа Дмитрием Романовым-Юрьевым. Они поклонились боярину, он усадил их на лавку.

— Слушаю тебя, сын Адашев. Знаю, напрасно не придёшь.

— Батюшка-боярин, вот его послушай, Степана Лыкова. Он из Васильсурска, ратник, Казань воевал. Он очевидец безмерных вольностей луговых черемисов и горных людей.

— Говори, Степан Лыков, — побудил его боярин.

— Охотник я, и стало мне ведомо, что за Васильсурском убито много государевых людей, — начал рассказ Степан.

Боярин Дмитрий слушал и мрачнел. В Москве, в царском дворце, всё ещё наслаждались сладким вкусом победы. Но вот жизнь вносила в напиток славы и горечь, предупреждение о новых потрясениях, и боярин Дмитрий понимал, что ежели эти потрясения грянут, то они будут продолжаться не один десяток лет. Волнения в том безбрежном Поволжском крае могут охватить все народы, и тогда Русское государство не в состоянии будет управлять этим краем. Взвесив приближающуюся угрозу, боярин, однако, молчал, потому как у него не было ответа, который удовлетворил бы Степана из Васильсурска. И всё-таки Романов-Юрьев нарушил затянувшееся молчание.

— Задали вы мне головоломку, — сказал он, больше обращаясь к Адашеву. — К царю нужно идти, а он, видишь ли, в болестях мается.

— Без царёва слова тут не обойдёшься, — отозвался Даниил.

— Потому скажу так: вы идите домой. Степана ты к себе возьми, и сидите в палатах не отлучаясь. Понадобитесь сегодня-завтра — чтобы были дома.

— Так и будет, батюшка-воевода. Посидим дома, вспомним, как Казань воевали.

— Это годится. К слову, тебя, Даниил Адашев, ждёт милость царская за то, как воевал Казань. Ну да это позже, а пока знай: в чинах пойдёшь в гору.

— Спасибо, батюшка-воевода, за доброе слово. Воевал же не за страх, а за совесть.

— То ведомо нам. Теперь же идите. А я во дворец пойду, нелёгкую ношу понесу. Сами знаете, каково вестнику чёрных вестей.

Даниил хотел сразу идти на Сивцев Вражек, но время было лишь полуденное, и он решил навестить Ивана Пономаря, который тоже отдыхал от Казанского похода. И Адашев тут же решил испытать Степана.

— Вот ты, волжанин, говоришь, что там и сям видел меня, а узнал бы ты тех троих, которые всегда были со мной рядом?

— Ой, воевода, старого воробья на мякине не проведёшь. Не было при тебе никого троих. И я не забыл, когда крепь близ Даировой башни поползла, то её держал один твой подручный и называл ты его Ваней, покрикивая: «Ваня, потерпи, потерпи, родимый, сейчас мы ещё стоечку подладим!» Было же такое?

— Было, Степан, прости. Да ведь чудно то, что я твоего лица никогда не видел толком.

— Сказал же я тебе, воевода, что я охотник, и дичь моего лика не видит и меня не чует.

— Сие в похвалу тебе.

— А образом твой Иван на черемиса смахивает.

— Верно. Вот мы и пришли к дому того «черемиса».

— Ой, воевода, так уж ты иди один, а мне как-то…

— Без оговорок, волжанин. Он будет рад тебе больше, чем я.

По случаю выпавшего снега Никитская была чиста и опрятна. А в доме Головлевых гостей ждали уют и покой. Двухлетний Данилка босиком бегал по домотканым половикам. Иван сидел в прихожей, вырезал из липы ножом игрушку для сына. Увидев вошедших, тут же всё отложил, поднялся навстречу.

— Не ждал, поди, нежданных гостей, — заметил Даниил.

— Ей-ей не ждал. Да рад, ой как рад! Даша, посажёный отец пришёл!

Появились Даша и её мать Серафима. Поклонились гостям, а гости им.

— Ты знаешь, кто это? — спросил Даниил Ивана, показывая на Степана.