Военный переворот - [10]

Чтоб это бедное дитя

Тянуло руку к самолету,

Который ночью за окном

Летит из Внукова туда же,

Где мы с другой, в году ином,

В иной ночи, в ином пейзаже…

Не может быть. Такой повтор

Не предусмотрен совпаденьем.

Он на неё смотрел в укор.

Спросила курева.

— Поделим.

И понеслось! Сильней тоски,

Грозней загульного угара…

Он понял, что попал в тиски.

Всему отыскивалась пара.

Но нет: поправка. Не всему,

А лишь каким-то главным вехам

Гора, палатка, ночь в Крыму,

Рука, скользящая по векам,

Холодный воздух, капли звезд,

Далекий щебет водопада…

Но будет и великий пост.

Есть вещи из другого ряда:

Когда-то друг, а нынче враг,

Лишь чудом в драке не убивший

Другой, но бивший точно так,

Другой, но в то же время бывший;

Скандал на службе — тот же тон…

И он, мечась, как угорелый,

Завыл — но суть была не в том,

Что он скучал от повторений.

Так бабочка, сложив крыла

На тех же бурых скалах Крыма,

Столь убедительно мала

И для прохожего незрима!

Вот так наложится — и нет

Тебя, как не бывало сроду.

Теперь, ступая в свой же след,

Он, видимо, придет к исходу

И перестанет быть, едва

Последний шаг придется в точку.

Меняя вещи и слова,

Он думал выклянчить отсрочку:

Сменил квартиру (но и там

Сосед явился плакать спьяну,

Как тот, из детства, по пятам

Пришедший бросить соль на рану).

Друзей покинул. Бросил пить.

Порвал с десятком одалисок

Но все вотще. Уставши выть,

Он, наконец, составил список.

Там было все, что он считал

Важнейшим — все, чем люди живы.

Но, пряча в голосе металл,

Судьба вносила коррективы:

Порою повторялось то,

Что он считал третьестепенным:

Из детства рваное пальто

(Отец купил в Кривоколенном,

А он в игре порвал рукав;

Теперь рукав порвался в давке).

Но в целом он казался прав:

Учтя новейшие поправки,

За восемь месяцев труда

Он полный перечень составил

И ставил галочки, когда

Бывал игрушкой странных правил.

Сошлась и первая тоска

Весной, на ветреном закате,

И шишка в области виска

(Упал, летя на самокате,

И повторил, скользя по льду,

Опаздывая на свиданье).

И в незапамятном году

Невыносимое страданье

Под кислый запах мышьяка

В зубоврачебном кабинете…

сошлось покорное "пока"

От лучшей женщины на свете

И снисходительное "будь"

От лучшей девушки недели

(Хотя, целуя эту грудь,

Он вспомнил грудь фотомодели

на фотографии цветной

В журнале, купленном подпольно,

То был десятый, выпускной).

Бессильно, тупо, подневольно

Он шел к известному концу

и как-то вечером беспутным

врага ударил по лицу,

покончив с предпоследним пунктом.

Одно осталось. После — крах,

Предел, исчерпанность заряда.

В душе царил уже не страх,

Но лишь скулящее "не надо".

В районе двадцати пяти,

Гордясь собой, играя силой,

В ночной Гурзуф на полпути

Он искупался вместе с милой.

Вдыхая запах хвои, тьмы,

Под неумолчный треск цикады

Он понимал: должно быть, мы

не вкусим впредь такой отрады,

Слиянья чище и полней.

Нагой, как после сотворенья,

Тогда, у моря, рядом с ней,

Он не боялся повторенья,

А всей душой молил о нем

И в постоянстве видел милость.

Ну ладно, пусть хотя бы днем!

Не повторилось. Обломилось.

Теперь он избегал воды,

Купаться не водил подругу

(И вообще, боясь беды,

Весь год не приближался к югу).

А эта девушка была

Последний — так, по всем раскладам,

Сама судьба его вела;

И, засыпая с нею рядом,

Он думал: риска больше нет.

Сплошные галочки в тетради.

Он так протянет пару лет,

Покуда ждут его в засаде.

Но доктор был неумолим:

Ее точило малокровье.

На лето — Крым, и только Крым.

Какое, к черту, Подмосковье!

Капкан захлопнулся. И пусть.

Взамен тоски осталась вскоре

Лишь элегическая грусть

О жизни, догоревшей в хоре.

И сколько можно так юлить,

Бояться луж, ступать по краю,

О снисхождении молить?

Довольно. К черту. Догораю,

Зато уж так, чтоб до конца,

Весь тот восторг, по всей программе.

Он ощутил в себе юнца

И хохотал, суча ногами.

…кончалось лето. Минул год

С тех пор, как рыжая собака,

А после дальний самолет

Ему явились в виде знака.

В Крыму в такие времена

(О край, возлюбленный царями!)

ночами светится волна

Серебряными пузырями:

планктон, морские светляки,

Неслышный хор существ незримых

Как если б сроки истекли

И в море Млечный путь низринут.

Он тронул воду, не дыша.

Прошедший день был долог, жарок.

Вода казалась хороша

Прощальный, так сказать, подарок.

Чего бояться? Светляка?

Медузы ядовитой? Спрута?

— не заходи со мной пока.

Дно опускалось быстро, круто,

И он поплыл. Такой воды

Он не знавал еще. Сияя,

Родней любой другой среды,

Ночная, теплая, живая,

Она плескалась и звала,

Влекла, выталкивала, льнула…

Жена, послушная, ждала.

Вот не хватало б — утонула

Из-за него. Пускай уж сам.

Отплыв, он лег, раскинул руки

И поднял очи к небесам,

Ловя таинственные звуки

перекликался ли дельфин

С дельфином, пела ли сирена…

Ей ни к чему. Пускай один.

Но никакая перемена

не замечалась. Голоса

звучали радостно и сладко.

Взлететь живым на небеса

Иль раствориться без остатка

в стихии этой суждено?

Какая прелесть, что за жалость

А впрочем, ладно. Все равно.

Но ничего не совершалось.

Его простили! Весь дрожа,

навеки успокоив душу,

Как бы по лезвию ножа,

Он вышел из воды на сушу.

Он лег у ног своей жены

(Смерть, где твое слепое жало?)

И в мягком шелесте волны

Услышал, как она сказала,

Ручонку выставив вперед

(Он, вздрогнув, приподнялся тоже):

— Смотри, мигает самолет!