Военный дневник человека с деревянной саблей - [16]
В маленьком двухэтажном доме, крытом красной черепицей, все двери во всех комнатах были распахнуты настежь. Отсюда кто-то уже успел унести и посуду, и мебель. Под ногами, как и везде, хрустели стекла, как будто их медленно пережевывал какой-нибудь зверь. На полу рядом с обломками доски валялись атласные карты. Я подобрал их. В другой комнате я нашел катушку из-под ниток и короля червей с оторванным уголком. Я нагнулся, чтобы его подобрать, и не успел, потому что услышал:
– А-а-а!
В дверях стоял старик в шинельном пальто и коричневой шляпе с обкусанными краями. Худая старуха во всем черном испуганно держала его руку.
– Не надо, Яков!
– Попался, фашист!
Он шагнул в комнату.
– Не надо, Яков, – просила старуха.
Я заметался у стены, подбежал к окну, но со второго этажа прыгнуть побоялся.
– А-а-а! – сказал старик и сделал еще шаг. – По чужим домам рыскать? Гады!.. Фашисты!.. Все забрали… За последним пришли!
Он двинулся прямо на меня, волоча за собой старуху. Я отступил назад и прижался спиной к холодной стене. Старуха сделала еще усилие остановить его, она совсем повисла на нем.
– Беги! Убьет! – страшным голосом крикнула она.
Я кинулся в дверь мимо них. Старик вырвался, и я услышал за спиной близкий топот его ног. Поняв, наверное, что не догонит меня, он подобрал обломок доски и яростно швырнул мне вслед. Я пригнулся, но удар пришелся по ногам и немножко по спине. Я скатился кубарем с лестницы и вгорячах довольно долго бежал по улице, ничего не чувствуя. А потом сел на снег и поднялся уже с трудом.
Домой я едва доплелся, прихрамывая и все время присаживаясь отдыхать. Мне больше не хотелось заходить в чужие дома. Я так и убежал с картами, зажатыми в руке, и уже в своем переулке посмотрел на них и выбросил.
Мама, бабушка и Светка приехали и сидели у окна, ждали меня. Я обрадовался им, но вдруг увидел, что они все как-то странно на меня смотрят. Особенно мама.
– Эдик, – сказала она, – где ты взял этот таз?
– В доме с верандой.
– Где?
И пнула его ногой. Зазвенев, он проехал немного в мою сторону, хороший медный таз с ручкой.
– В доме с верандой, – повторил я, – там еще кастрюля осталась, только она дырявая.
– Эдик, отнеси его назад, – услышал я медленные, жесткие слова мамы. – Нам не нужно чужих вещей.
Она села на табуретку и долго ничего не говорила. Я с надеждой посмотрел на бабушку. Она отошла от окна, вздохнула:
– Светланку не в чем купать.
– Все равно, пусть отнесет.
Я наклонился над тазом и опять вопросительно посмотрел на бабушку.
– А в темноте и на мину наступить можно, – опять вздохнула она.
Мама молчала, она почти сдалась. Бабушка тихонько забрала у меня таз и ушла на кухню. Там она его уронила, и он долго и жалобно звенел. Мама не выдержала:
– Никогда не может ничего сделать, чтобы не уронить, – зло сказала она и тоже ушла на кухню. Я, прихрамывая, двинулся к Светке, чтобы с ней поговорить, но она соскочила со стула и бочком, бочком обошла меня, словно я какой-нибудь преступник, и даже закрыла за собой дверь на кухню.
У меня болела нога, и они меня так обидели, что я сел к окну, положил голову на руки и хотел заплакать. Но у меня почему-то не получилось. Я лежал на подоконнике и моргал сухими глазами, а за окном притаился разрушенный город.
Почтовый ящик
Мама не хотела больше идти на улицу 20-летия Октября, но бабушку одну она отпустить побоялась, и мы пошли вместе с ней. Бабушка все время смотрела по сторонам спокойно, а когда мы остановились перед небольшой кучей обгорелых кирпичей и железок, оставшихся от дома, она вдруг стянула с головы платок на глаза, прижала его крепко руками к лицу и заплакала.
– Мать, не смей, – потребовала мама.
Но бабушка ее не слушала.
– Боже мой, куда же мы письма получать будем?
– Какие письма? – удивилась мама.
– От Аркадия, сынка моего.
– Найдут нас его письма.
Мы хотели утянуть бабушку от обгорелых кирпичей, но она вырвала руку:
– Идите, а я здесь буду сидеть. Почтовый ящик повешу и буду сидеть.
– Куда ты его повесишь?
– На колышек.
– Где ты возьмешь ящик?
– Здесь поищу.
И она начала прямо голыми руками разгребать талый снег.
Мама ее оттащила:
– Перестань!
Бабушка перестала, но когда мы уходили, все время замедляла шаги и оглядывалась.
А через несколько дней бабушка пропала. После обеда ушла и не вернулась. Две ночи мы почти не спали, потому что ее не было дома… Мы с мамой с ног сбились, всюду ее искали, а потом мама догадалась:
– Постой, а не там ли она? Не на 20-летии Октября?
И точно, она оказалась там. Мы ее еще издалека увидели. Сидит во дворе и копается в обгорелых кирпичах и уже из обгорелых досок и кирпичей шалаш построила. А у дороги, как и говорила, воткнула колышек и повесила на него старый, помятый почтовый ящик. И номер дома написала мелом.
Мама разозлилась так, как она еще никогда не злилась. Она закричала на бабушку, назвала ее эгоистичной старухой и приказала немедленно собираться домой.
Бабушка за две ночи в своем шалаше совсем замерзла, поэтому не стала особенно упираться.
Мама подошла к шалашу, ухватилась за доску и повалила его в снег. Потом мама подошла к почтовому ящику, хотела, наверное, и его повалить, но раздумала. Только спросила:
От автораВ 1965 году журнал «Юность» напечатал мою повесть «Ньютоново яблоко» с рисунками Нади Рушевой. Так я познакомился с юной художницей. Подробное изучение ее жизни и творчества легло в основу моей работы. Но книга эта не биография, а роман. Пользуясь правом романиста, я многое додумал, обобщил, в результате возникла необходимость изменить фамилии главных героев, в том числе хотя бы на одну букву. Надя не была исключительным явлением. Просто она, возможно, была первой среди равных…Книга иллюстрирована рисунками Нади Рушевой, ранее опубликованными в периодических изданиях и каталогах многочисленных выставок.
«… Получив проводки, Швака и вовсе ни одной секунды не мог усидеть на месте. Он просто ел Саньку глазами. Наконец тот два раза моргнул, что означало. «Приготовиться!» Но в это время Анна Елисеевна обернулась:– Горский, – равнодушно спросила она, – ты что моргаешь?– Это у меня на нервной почве, – не задумываясь соврал Санька.В классе засмеялись.– Ахтунг! – сказала Анна Елисеевна. – Продолжим урок.Она повернулась к доске. В одном из темных отсеков «Карамбачи» рядом с портфелем заработала динамка. Раздалось негромкое жужжание.
«… Вдруг пес остановился. Запах! Запах той, самой первой кошки. Оказывается, запах этой непрошеной знакомой отличается от запахов, что оставляют после себя другие кошки в порту. Он затрусил по следу и через десять – пятнадцать метров увидел ее. Погрузив свою хищную морду в перья, она медленно тащила большую чайку. Одно крыло чайки все время цеплялось за песок и оставляло на нем легкую извилистую полосу и маленькие перышки.Кошка заметила Геленджика слишком поздно. Он налетел на нее грудью и больно ударил лапами.
Повесть о старшеклассниках. Об одаренной девочке, которая пишет стихи, о том, как поэзия становится ее призванием.
Аннотация издательства:В двух новых повестях, адресованных юношеству, автор продолжает исследовать процесс становления нравственно-активного характера советского молодого человека. Герои повести «Картошка» — школьники-старшеклассники, приехавшие в подшефный колхоз на уборку урожая, — выдерживают испытания, гораздо более важные, чем экзамен за пятую трудовую четверть.В повести «Мама, я больше не буду» затрагиваются сложные вопросы воспитания подростков.
«… – А теперь, – Реактивный посерьезнел, и улыбчивые складки вокруг его брезгливого рта приобрели вдруг совсем другой смысл. Они стали жестокими. – А теперь покажи-ка ему, что мы делаем с теми мальчиками, не достигшими паспортного возраста, которые пробуют дурачить Реактивного и его закадычного друга Жору.С потолка на длинном проводе свешивалась над столом засиженная мухами лампочка. Монах поймал ее, вытер рукавом и вдруг сунул в широко перекошенный рот. Раздался треск лопнувшего стекла. Мелкие осколки с тонким звоном посыпались на пол.
Герой повести в 1941 году служил на советско-германской границе. В момент нападения немецких орд он стоял на посту, а через два часа был тяжело ранен. Пётр Андриянович чудом выжил, героически сражался с фашистами и был участником Парада Победы. Предназначена для широкого круга читателей.
Простыми, искренними словами автор рассказывает о начале службы в армии и событиях вооруженного конфликта 1999 года в Дагестане и Второй Чеченской войны, увиденные глазами молодого офицера-танкиста. Честно, без камуфляжа и упрощений он описывает будни боевой подготовки, марши, быт во временных районах базирования и жестокую правду войны. Содержит нецензурную брань.
Мой отец Сержпинский Николай Сергеевич – участник Великой Отечественной войны, и эта повесть написана по его воспоминаниям. Сам отец не собирался писать мемуары, ему тяжело было вспоминать пережитое. Когда я просил его рассказать о тех событиях, он не всегда соглашался, перед тем как начать свой рассказ, долго курил, лицо у него становилось серьёзным, а в глазах появлялась боль. Чтобы сохранить эту солдатскую историю для потомков, я решил написать всё, что мне известно, в виде повести от первого лица. Это полная версия книги.
Книга журналиста М. В. Кравченко и бывшего армейского политработника Н. И. Балдука посвящена дважды Герою Советского Союза Семену Васильевичу Хохрякову — командиру танкового батальона. Возглавляемые им воины в составе 3-й гвардейской танковой армии освобождали Украину, Польшу от немецких захватчиков, шли на штурм Берлина.
Антивоенный роман современного чешского писателя Карела Конрада «Отбой!» (1934) о судьбах молодежи, попавшей со школьной скамьи на фронты первой мировой войны.
Авторы повествуют о школе мужества, которую прошел в период второй мировой войны 11-й авиационный истребительный полк Войска Польского, скомплектованный в СССР при активной помощи советских летчиков и инженеров. Красно-белые шашечки — опознавательный знак на плоскостях самолетов польских ВВС. Книга посвящена боевым будням полка в трудное для Советского Союза и Польши время — в период тяжелой борьбы с гитлеровской Германией. Авторы рассказывают, как рождалось и крепло братство по оружию между СССР и Польшей, о той громадной помощи, которую оказал Советский Союз Польше в строительстве ее вооруженных сил.