Военные приключения. Выпуск 3 - [20]

VII

В воскресенье Алена решила позаниматься — приближался коллоквиум по языкознанию, Но, как сказал великий Чехов, человек велик в замыслах, но не в их исполнениях. До обеда Алена проболтала с Евгением Евгеньевичем, утверждая, что журналист — это прежде всего талант и что, только обладая этим даром божьим, человек может интересно писать и с успехом работать в печати. Евгений Евгеньевич не соглашался.

— Журналистом может быть любой образованный человек, — говорил он, легко выбрасывая слова и без труда плетя из них сложные предложения. — Вот писатель — это другое дело, здесь необходим талант. Писатель — это, во-первых, художник, во-вторых, мыслитель, философ и, в-третьих, критик. А журналист…

— Нет, — горячилась Алена. — Проблемная статья, хороший фельетон, очерк — под силу только талантливому человеку, думающему, имеющему свой взгляд на вещи, тому, кого волнует то, о чем он пишет. Там важен ход, сюжетное построение, надо правильно решить поставленную перед тобой задачу. И наконец, вы не можете отрицать факта, что большинство писателей начинали свой творческий путь именно с работы в газете. Даже ваш любимый Хемингуэй.

Спорили они долго, резко, и это в конце концов надоело Евгению Евгеньевичу. Он махнул рукой, сказал, что говорят они, кажется, об одном и том же, только на разных языках, и ушел к себе в кабинет.

После обеда позвонил Слава.

— Алена, — сказал он, — бассейн на сегодня откладывается.

— Почему?

— Хоккей. СССР — Канада. Могу пригласить.

— А это интересно?

— Когда играет Ларионов — всегда интересно.

— Ладно, пойдем на Ларионова. Ты зайдешь за мной?

— Обязательно.

У Славы оказались свободные билеты, и Алена, помня о недавнем споре с дядей, рискнула его пригласить на матч. Евгений Евгеньевич неожиданно согласился.

— Скоро ты меня и камни заставишь переваривать, — пошутил он.

— Вегетарианцы в наш век обречены на вымирание.

— Вы, Слава, такого же мнения?

Слава пожал плечами.

— Лично меня парниковые огурцы не устраивают.

— Людвиг Фейербах сказал: «Человек есть то, что он ест». С этой точки зрения духовная пища, которую вы каждый день потребляете, представляется мне малокалорийной. — Евгений Евгеньевич остановился напротив Славы и щелкнул подтяжкой. — Или, может, я ошибаюсь?

Слава, смешно наморщив лоб, молча переваривал вопрос. Спорт под таким углом зрения он не рассматривал.

— Я могу ответить только за себя.

Евгений Евгеньевич кивнул, соглашаясь.

— И хоккей люблю, и он в какой-то мере для меня творчество. Поле — это шахматная доска, это чертеж машины, которая вот-вот должна прийти в действие.

— Хорошо, — сказал Евгений Евгеньевич. — Но вы ведь учитесь, мечтаете стать журналистом. Так кто вы? Журналист или хоккеист? Совмещать несовместимое трудно, почти невозможно.

— А я пытаюсь, — скромно сказал Слава. — Ведь драма спорта в том, что рано или поздно с ним приходится расставаться, как летчику со штурвалом, как балерине со сценой, и надо найти достойный заменитель, найти смысл в другом, а я хочу продолжить борьбу за шайбу даже тогда, когда настанет время смотреть на нее с трибуны. Спортивный обозреватель…

— Вам повезло, — улыбнулся Евгений Евгеньевич. — У вас четкое представление о своих возможностях и их претворениях в жизнь.

— Основная задача — обезопасить свои ворота.

— А может быть, забить гол?

— Важно и то и другое, — невозмутимо ответил Слава. — Главное, чтобы разница забитых и пропущенных мячей выражалась положительной цифрой.

Алена торжествовала. Дядя был разбит наголову, а самое гениальное — она доказала, что умеет выбирать себе друзей и в няньках не нуждается.

Позвонил Швецов, долго мусолил слова и наконец сказал, что было бы неплохо, если бы они встретились — есть разговор.

— Ну что ж, — хмыкнул Евгений Евгеньевич. — Если желаешь проветриться, милости прошу… Как ты относишься к хоккею?

— Положительно.

— В таком случае мы за тобой заедем.

— Я буду ждать вас у подъезда.

Евгений Евгеньевич положил трубку и пошел одеваться. Но на его пути решительно возник Слава.

— Евгений Евгеньевич, вы звонили моим родителям и…

— Да, мы договорились встретиться.

— Так вот, пока суть да дело, я решил вас с братом познакомить.

Евгений Евгеньевич задумался, насторожился, как волк, почувствовавший инородный запах. Сразу же противно заныло сердце. Он закурил, глубоко затянулся и с мрачной усмешкой, скривившей губы, вспомнил, как много лет назад пришел к врачу и пожаловался на регулярно повторяющиеся боли в сердце. Ему сделали кардиограмму, прощупали, простукали и сказали, что он… абсолютно здоров. И прописали валерьянку. Но валерьянка не помогла. И не могла помочь, ибо страх, закравшийся в душу, перестал быть чувством, он превратился в какой-то живой орган, который, ни на секунду не замирая, жил в нем, как сердце, легкие, печень. Даже во сне он не давал ему покоя, и это было особенно ужасно, потому что во сне Евгений Евгеньевич был перед ним совершенно беспомощен.

Особенно остро схватывало сердце, когда Евгений Евгеньевич видел перед собой незнакомого человека. «А вдруг оттуда?» — мелькала мысль. Чтобы оградить себя от столь острых ощущении, Евгений Евгеньевич резко сузил круг знакомств, перестал посещать кафе, рестораны, в гостях держался в тени, а рот открывал только в том случае, когда уже неудобно было не отвечать. Но пока ты жив, дверь в мир захлопнуть невозможно. В нее беспрестанно кто-то звонит: сослуживцы, родственники, знакомые и малознакомые люди. Приходилось открывать. Евгений Евгеньевич открывал, но каждый раз, когда раздавался очередной звонок, вздрагивал и чувствовал в сердце тупую, ноющую боль.