Военнопленные - [54]

— Я-то буду молчать. Да ведь на чужой роток не накинешь платок.

— На таких, как Мороз, накинем. А свои поволнуются да и забудут — сама жизнь их заставит забыть. Теперь вот что, друзья мои: дружба — дружбой, а служба — службой. Собираться нам вместе не следует. Держите связь со мной через Виктора. В случае чего, — обернулся ко мне Гамолов, — ну, понимаешь, вдруг что-либо случится со мною — останется Калитенко. Его и знай. А пока что вы друг друга не знаете и о нашем подполье ничего не слышали. Так будет лучше.

5

Незадолго до нового, 1944 года в Моосбургский лагерь приехал власовский полковник. По этому случаю в 29-м бараке соорудили некое подобие сценических подмостков. Вечером пленных собрали на «беседу». Людей набилось до отказа! На дворе было по-зимнему холодно.

Сразу в бараке потеплело, воздух стал кисловатым, густым, как в предбаннике.

На возвышении за столом, покрытым суконным одеялом, сидели фельдфебель Мороз, мрачный красноглазый обер-лейтенант и пожилой худощавый офицер с витыми полковничьими погонами. Когда все разместились, на «авансцену» вышел Мороз.

— Господа! Проездом нас посетил господин полковник Зверев. Он хочет с вами побеседовать. После беседы будет небольшой концерт самодеятельного оркестра.

Полковник, видимо молодящийся, пружинисто поднялся из-за стола и, поскрипывая сапогами с твердыми бутылками голенищ, подошел к краю помоста.

— Друзья мои! Когда-то я был на вашем положении и, — он, улыбаясь, обвел присутствующих приветливым взглядом, — даже в этом бараке. Было это не так давно, всего лишь полтора года назад. Я не собираюсь вас агитировать — народ вы достаточно грамотный, сообразительный, сумеете сами разобраться в обстановке и избрать себе путь к будущему. Я расскажу немного о себе и о положении, в котором находятся сейчас воюющие стороны. Как я уже сказал, полтора года назад я встал на путь борьбы с большевизмом. За это время произошли многие события как на фронтах, так и в моей личной жизни. Из бесправного пленного я стал офицером Русской освободительной армии и год назад получил под командование полк. Я имею в Мюнхене прекрасную квартиру, перевез семью, и она живет обеспеченной культурной жизнью, пользуется всеми благами благоустроенного быта и цивилизации, умело поставленными на службу человеку. Мои двое детей учатся в школе, одеты, обуты и не знают, что такое голод. За выполнение задания командования я награжден железным крестом.

Полковник округлым жестом подмял руку, поправил между углами отложного воротника уродливый черный крест. Он говорил долго, выдерживая все время тон задушевной беседы, и по его словам получалось, что измена Родине, служба у власовцев — самое почетное, самое благородное дело и за это люди получают все материальные блага, о которых раньше не могли и мечтать. Он не агитирует, нет, боже спаси! Он просто рассказывает и глубоко уверен, что мы рано или поздно поймем преимущества службы у власовцев и придем в раскрытые объятия РОА.

— Волна советского наступления спадает. Это свидетельствует о том, что Советы исчерпали свои ресурсы, измотали живую силу, потеряли технику. Экономя силы, немецкое командование сократило линию фронта, вывело из-под ударов свои лучшие отборные части, оснащает их передовой техникой, готовит большевикам такой контрудар, от которого содрогнется и разлетится в прах Советский Союз. На его огромных просторах возникнет новое государство — истинно русское, в котором мы, поднявшие знамя борьбы с коммунизмом, займем добытые в борьбе места у руководства страной. Я должен предупредить вас, что не далек тот час, когда мы со всею строгостью скажем: кто не с нами — тот против нас! Тогда уже не будет места колеблющимся и времени для раздумий. Путь может быть только один! Все, кто не сумеет к тому времени примкнуть к нам, останутся за бортом новой жизни со всеми вытекающими отсюда последствиями и неудобствами. Я заканчиваю и призываю вас, пока не поздно, подумать над своей судьбой и, раз избрав намеченный путь, держаться его мужественно и стойко.

Мороз вскочил и исступленно захлопал в ладоши. В первом ряду жидко протрещало несколько хлопков и растворилось в повисшей над головами людей мертвой тишине. Ни криков, ни свистков, ни аплодисментов. Тихо. Так тихо, будто в бараке нет ни души, и только в дальнем углу кто-то надрывно кашлял.

Полковник долго вытирал платком взмокшую шею и голову. Протер изнутри околыш фуражки, нахлобучил ее и, шагнув еще ближе к краю, уже другим голосом, серым и тусклым, сказал:

— Если есть вопросы — задавайте. Я слушаю.

Он заметно нервничал. Лицо сбросило благодушную маску. Из-под бровей зло поблескивали глаза.

— Вопросов нет. Всем все ясно? Всем понятно? Или вы стесняетесь? Тогда подавайте вопросы в письменном виде.

Из массы военнопленных по-прежнему не раздавалось ни звука. На полковника были устремлены сотни глаз, и выражали они разное: одни — злобу и неприкрытую ненависть, другие — ироническую усмешку. Не было лишь сочувствия. Молчание затянулось до того предела, когда надо было или бежать от него, или искать какой-то другой выход.

— Хорошо. Если возникнут вопросы, вы их можете передать фельдфебелю Морозу. Сейчас будет концерт.