Военнопленные - [53]

Я несколько раз перечитал записку. Сразу поднялось настроение, исчезла болезненная слабость, потянуло к людям.

Неподалеку от меня, тихо беседуя, собралась группа пленных. Разговор крутился вокруг военных тем. Капитан Платонов рассказывал о том, что уже полностью освобожден Донбасс, взят Харьков, заняты Орел и Курск.

— Все это так, Сергей, — подобрав удобную минуту, вмешался я в разговор. — Все правильно, только ты немножко опоздал. Есть новости свежее. Взят Киев.

— Правда? — глаза Платонова вспыхнули нетерпеливым любопытством. — Неужели правда? Когда?

— Шестого ноября.

Дальше я слово в слово повторил записку Гамолова. Лица пленных просветлели, расправились меж бровей морщины, глаза заискрились, стали шире, глубже и как бы прозрачнее от настоящей, большой радости.

4

Случалось, что дежурный комендант «забывал» выпустить из карцера отсидевшего свой срок и вместо двух недель пленный отсиживал три, вместо трех — месяц. «Забыли» и обо мне. Вспомнили лишь на тридцать восьмые сутки.

Пошатываясь точно пьяный, я переступил порог карцера. Низкое солнце стегнуло по отвыкшим от света глазам. Морозный чистый воздух распер легкие, как рыбий пузырь. Сердце забилось с перебоями, и, пройдя несколько шагов, я, цепляясь за стену, опустился на землю. В голове зашумело, стоящий напротив барак стал почему-то поворачиваться, будто собирался улететь, поплыл, перекосился и вдруг снова стал на место.

— Вставай, вставай, — сопровождающий солдат настойчиво нажимал прикладом.

Триста метров до русской зоны я преодолел в несколько приемов. Перед тем как войти в барак, долго сидел у стены, наслаждаясь покоем, чистым воздухом и отсутствием блох, превративших пребывание в карцере в многодневную утонченную пытку. На свежем воздухе захотелось спать, но было холодно.

В бараке все было так же, как полгода назад. Даже Гамолов сидел на своем обычном месте, трудился над очередным портретом.

— Привет, Гамолов!

— Здравствуй! — он быстро поднялся навстречу. Фанерка полетела на пол, рассыпались карандаши, растушевки. Лицо засветилось радостью, глаза совсем спрятались в узеньких щелках. — Садись! Да черт с ним — подберу. Рассказывай. Есть хочешь?!

— Спасибо, потом. Едва дополз к тебе. Видишь, красавчик какой.

— Ничего, ничего. Вид у тебя и правда загробный, да ведь говорят: были бы кости — мясо нарастет. Эх, искупать бы тебя в бане да эти лохмотья сбросить — от них несет этим самым… блохами, что ли? Сиди бога ради! Ишь, прыткий какой!

— Квартиранток напущу…

— Ну и что? Будет веселее. Ешь вот, — он достал хлеб и банку американских консервов. — Поправляйся. Здесь я тебя быстренько откормлю. А потом и за работу. Рисовать-то ты, надеюсь, не разучился?

— Думаю, нет.

— Хорошо. Поправишься и снова пойдешь к браткам. Итальянцев видел?

— Конвой?

— Нет, зачем же? Просто военнопленные, как и мы.

— Военнопленные?! Итальянцы?.. — От удивления я даже поперхнулся. — Ты, верно, что-либо путаешь? Союзники Гитлера, и вдруг…

— Враги, — спокойно закончил Гамолов. — От любви до ненависти один шаг. Италия капитулировала.

Из-за койки вышел высокий, сутуловатый человек.

— Приветствую сей тихий уголок! О чем спорите?

— Здравствуй! Присаживайся. — Гамолов подвинулся на койке. — Знакомьтесь.

— Капитан Калитенко, — прогудел простуженным басом мой новый знакомый. — Что это вы будто с креста сняты? — Он крепко сжал мою руку в широченной крепкой ладони. — В рай готовитесь?

Я рассмеялся:

— Боюсь, не попаду. Грехи не пустят.

— Зимой в аду тоже не плохо, тепло, — подшутил Калитенко. — Слыхали новость? Из штрафной команды на канале в Пфаркирхене бежали двадцать семь человек. Придя с работы, разрезали проволоку и во время ужина ушли. Здорово?

— Неплохо. А кто — не знаешь?

— Вечтомов, Шахов, Кайгородов, Шевченко, Майборода… Больше не знаю.

— Хватит и этих. Народ хороший. Надо предупредить в следственном, чтобы их встретили как следует.

— Думаешь, поймают?

— Несомненно. Зима! Что еще нового?

— Хорошего нет. Плохого хоть отбавляй.

— Что же? — встревожился Гамолов.

— Разговаривал с новичками. Свеженькие. Месяца нет, как в плен попали. Хорошие, видимо, ребята. Но думают о нас такое… В общем не доверяют нашему брату на Родине…

— А ты думал, раскроют объятия, награждать будут мучеников?

— Я, Гамолов, не за наградами на войну шел. Я жизни своей на фронте не жалел и сейчас не жалею. Разве я заслужил такое недоверие? Чем? Тем, что попал в плен?

— Проверять людей надо, Калитенко. Не все мы одинаковы.

— А что нас проверять? Мы вот как на ладони. Хороший так хороший, сволочь так сволочь. Придут сюда наши, я первый укажу на сволочей. Пустите их в распыл, а мне дайте винтовку. Каждая пара рук к месту. А там что получается?

— Что?

— Да то, что рядовых возвращают в строй, а нас, офицеров, говорят, разжалуют и увольняют из армии совсем. А потом попробуй устроиться на работу! Чуть что: был в плену и катись куда подальше.

— Брось, брось, Алексей! Не верю я этому. Мало ли слышали подобного от власовцев? Это же их любимый конек. Об одном прошу тебя, Калитенко: не распространяй ты эти разговоры среди наших людей. Вред большой от них. По сути дела, разговоры эти — чужие, вражеские.