Воды слонам! - [15]

Я между тем попал в окружение. Вокруг меня — ни одного представителя сильного пола, меня несет поток благонамеренных церковных прихожан и женщин с детьми — всех тех, в чьих жилах не течет кровь настоящего мужчины.

Лошадь с хвостом на месте головы представляет собой не что иное, как лошадь с хвостом на месте головы: она стоит в загоне мордой к стене, а хвост ее свисает прямо в кормушку.

— Да что ж это делается! — в сердцах восклицает одна из женщин.

— Ну и ну! — подхватывает другая, но большинство с облегчением смеются. Если это лошадь с хвостом на месте головы, значит, и мужчин ждет такой же сюрприз.

Между тем рядом с шатром начинается потасовка.

— Эй ты, сукин сын! Да, черт возьми, я хочу назад свои деньги — ты что, думал, я отдам четвертак, чтоб увидеть какую-то ублюдочную пару подтяжек? Кто тут говорил о настоящих мужиках? Ну, я мужик! Верните деньги!

— Простите, мадам, — проталкиваюсь я между двумя идущими впереди меня женщинами.

— Эй, парень! Ты куда торопишься?

— Извините. Прошу прощения, — повторяю я, прокладывая себе дорогу.

Сесил занял боевую стойку напротив краснолицего мужчины. Тот бросается на него, хватает обеими руками за грудки и отшвыривает. Толпа расступается, и Сесил обрушивается на полосатый край помоста. Зрителей все прибывает, они встают на цыпочки, тараща глаза.

Пробившись через их ряды, я добираюсь до Сесила как раз в тот миг, когда его противник замахивается и наносит удар. Однако я перехватываю его кулак буквально в нескольких дюймах от подбородка Сесила и заламываю руку за спину. Закрутив ее вокруг шеи, я оттаскиваю его назад. Брызжа слюной, он поднимается и вцепляется мне в руку. Я стискиваю его еще крепче, пережимаю трахею и полувытаскиваю, полувывожу за пределы ярмарочной площади. Там я швыряю его на землю. Он валяется в облаке пыли, пыхтя и хватаясь за горло.

Миг спустя мимо меня проносятся два человека в костюмах, берут его под белы ручки и волокут в сторону города. Он продолжает кашлять, они же, склоняясь к нему, похлопывают по спине и всячески подбадривают. И даже поправляют ему шляпу, которая чудодейственным образом с него не свалилась.

— Здорово сделано, — говорит Уэйд, хлопнув меня по плечу. — Молодец. Пойдем обратно. Уж они о нем позаботятся.

— А кто это такие? — спрашиваю я, разглядывая кровоточащие длинные царапины у себя на руке.

— Затычки. Они его успокоят и осчастливят. Чтобы у нас не было неприятностей. — Он отворачивается и обращается к толпе, громко хлопнув в ладоши и потирая руки. — Все в порядке, друзья мои. Здесь смотреть больше не на что.

Однако толпа расходиться не желает. Только когда герой вместе с сопровождающими скрывается за зданием из красного кирпича, зрители нехотя начинают удаляться, да и то все время оглядываются: а вдруг пропустят что-то интересное?

Сквозь остатки толпы пробивается Джимми.

— Эй! — говорит он мне. — Тебя зовет Сесил.

Джимми ведет меня куда-то за шатер. Сесил, с красным потным лицом, сидит на самом краешке складного стула, вытянув ноги в гетрах, и обмахивается программкой. Свободной рукой он обшаривает свои многочисленные карманы и наконец извлекает из кармана жилета плоскую квадратную бутылочку. Вывернув губу, вытаскивает пробку зубами и, выплюнув, запрокидывает бутылку. Тут его взгляд падает на меня.

Он глазеет на меня минуту-другую, не убирая бутылки ото рта, и, наконец, ставит ее прямо на круглый живот. После чего принимается разглядывать меня так и этак, барабаня по животу пальцами.

— А ты себя неплохо держал, — наконец произносит он.

— Спасибо, сэр.

— Где ж ты этому научился?

— Даже не знаю. На футбольном поле. В школе. Или когда укрощал дикого быка, который не хотел расстаться со своими яичками.

Он разглядывает меня еще некоторое время, не прекращая барабанить пальцами и поджав губы.

— Верблюд уже устроил тебя к нам на работу?

— Формально говоря, нет. Нет, сэр.

Продолжая молчать, он сужает глаза до щелочек.

— Умеешь держать язык за зубами?

— Да, сэр.

Как следует отхлебнув из бутылки, Сесил перестает щуриться.

— Ну, ладно, — говорит он, неторопливо кивая.

Наступает вечер, и, пока циркачи развлекают публику в шапито, я стою за небольшим шатром, что прячется за багажными фургонами в дальнем углу площади. В шатер попадают лишь люди сведущие, да и то заплатив пятьдесят центов. Внутри темно, только гирлянда из красных лампочек льет теплый свет на женщину, постепенно снимающую с себя одежду.

Я поставлен следить за порядком и время от времени похлопывать по стенам шатра железной трубой, чтобы отбить у парней охоту подглядывать; верней, чтоб у них появилась охота обойти шатер и заплатить пятьдесят центов. А еще мне велено пресекать любые нарушения порядка, вроде давешнего, хотя, сдается мне, здесь бузотеру жаловаться было бы не на что.

В шатре двенадцать рядов складных стульев — и ни одного свободного места. То здесь, то там луна высвечивает мужчин, на ощупь тянущихся к бутылке, лишь бы не отводить глаз от сцены.

Все взгляды устремлены на статную рыжеволосую женщину с черными ресницами, слишком длинными для настоящих, и с родинкой, нарисованной над пухлой верхней губой. У нее длинные ноги, полные бедра, а грудь просто ошеломительна. Женщина уже разделась до трусиков, переливающейся прозрачной шали и переполненного плотью лифчика, и теперь, поводя плечами, тянет время вместе с небольшим ансамблем, расположившимся слева от нее.