— Ну что, готова? — спрашивает Роджер, подсаживая меня в седло.
Я смеюсь в ответ. Никогда в жизни я не была готова более, чем сейчас!
И Гарри тоже готов. Он выгибает рыжую шею, уши крутятся, точно локаторы, причем порознь — если одно ухо нацелено вперед, другое обращено назад. Иногда они самым невозможным образом поворачиваются в разные стороны и повисают, точно у лопоухой козы. Я устраиваюсь в седле и разбираю поводья, а он топает копытом и фыркает, но я на этот раз его прощаю — за то, что не стоит смирно, пока я усаживаюсь. Это, конечно, вопиющая невоспитанность, но кое-какие обстоятельства не дают сидеть смирно и мне самой. Я держу поводья по всем правилам в обтянутых черными перчатками руках — потные ладони, ледяные пальцы… — и оглядываюсь на отца. Его лицо сурово, морщины залегли резче обычного. Роджер смотрит на меня снизу вверх. На лице — сложная смесь волнения, гордости и радости.
Он трогает меня за ногу в сапоге для верховой езды.
— Покажи им всем, малышка, где раки зимуют! — говорит он, и я снова смеюсь.
Именно это я и собираюсь сделать.
Марджори ведет нас к воротам, крепко держа коня под уздцы. Так, словно мне можно доверить взятие барьеров почти в полтора метра, но вот вывести Гарри на боевую арену — ни под каким видом.
— На подходе к комбинациям следи за темпом, — дает она последние наставления. — Иначе он тебя унесет. В повороте после прыжка через ров собери его, да порезче. Если после оксерау вас будет по-прежнему чисто, лучше придержи его, потому что тогда вы точно будете первыми, штрафные очки за время — это уже не важно…
Я поглядываю через арену на судей. Все, что она говорит, я знаю и так. Мы можем набрать восемь штрафных очков — и все равно претендовать на первое место, не оставляя другим надежды. Марджори говорит что-то еще, но я лишь нетерпеливо киваю. Я хочу одного — поскорее выйти на старт, не то мы с Гарри лопнем от возбуждения. И мы с ним готовы — ох как готовы, не то слово! Но я знаю и то, что на поле все будет зависеть не от Марджори, и пытаюсь размеренно дышать, не обращая на нее внимания, и внезапно все исчезает — я ощущаю себя в этаком тоннеле, в котором существуем только мы с Гарри, а все прочее — вовне и не имеет значения.
А потом я слышу сигнал и понимаю — пора. Одной мысли достаточно: Гарри устремляется вперед. Он движется в таком глубоком сборе, что нижняя челюсть едва не касается груди; и вот мы на манеже, и я вижу нашу тень на песке: хвост Гарри вскинут, точно боевое знамя.
— Аннемари Циммер на Хайленд Гарри, — объявляет человек с мегафоном.
Он говорит что-то еще, но его мало кто слушает — все смотрят на Гарри. Никто не ахает и не шепчется, как-никак это третий день состязаний, но тем не менее моего слуха все же достигает высказывание какого-то урода:
— Странноватой масти конек.
Я тотчас понимаю, что этот олух пропустил первые два дня, но полагает, будто произнес нечто умное, и успеваю его за это возненавидеть. Впрочем, все объяснимо: много ли на свете полосатых коней? Я сама не знала, что такие бывают, пока не встретила Гарри. Но вот он, вот он подо мной, а факты — штука упрямая. Глупо отрицать их, в особенности здесь и сейчас.
…Раздается свисток, я легонько даю коню шенкеля — и мы понеслись. Гарри мчится с энергией взведенной пружины, подводя задние ноги под корпус.
Я придерживаю его движением пальцев, стиснувших повод. Нет, Гарри, нет, рано еще! Я дам тебе волю, но пока потерпи! Его уши разворачиваются вперед, на сей раз синхронно, дескать: «Ну ладно, тебе видней». Он идет собранным галопом, мягко раскачивая меня в седле — вверх-вниз. Завершив поворот, мы приближаемся к первому препятствию. «Пора?» — спрашивает он, и я отвечаю: «Нет!», и он вновь спрашивает: «Пора?» — и я вновь говорю: «Нет!», а потом, всего темп спустя, когда он собирается спросить в очередной раз, я, не дожидаясь вопроса, говорю: «ДА!», и он улетает вперед, и мне больше не надо ничего делать — и не понадобится, пока мы не приземлимся по ту сторону, да и тогда стоит лишь попросить его — и он все сделает сам, потому что он любит меня и мы с ним — одно существо.
«Шлеп-шлеп!» — хлопает кожа о кожу, и нарастает тяжелый топот копыт — «да-да-ДА, да-да-ДА, да-да-ДА!» — и мощный толчок вбирает весь разгон десяти тысяч темпов галопа…
…И воцаряется тишина. Мы летим в воздухе над барьером. Я соприкасаюсь с материальным миром лишь икрами, да пальцами рук, да ступнями. Со стороны кажется, будто я лежу у Гарри на шее, прижавшись лицом к туго заплетенной гриве… А потом — бум-м! Как только его передние копыта касаются земли, я вновь оказываюсь в седле — и мы несемся к следующему препятствию, кирпичной стенке, и все у нас замечательно. Я заранее знаю, что и ее мы пройдем чисто. Потому что иначе просто быть не может.
Мы с Гарри летим, и я только удивляюсь краем сознания, зачем вообще мы иногда касаемся земли, ведь это совершенно необязательно. Еще одно препятствие, второе, третье… Порядок прохождения улетучился из головы, я не помню его, я его чувствую. Я его так долго запоминала, что он стал частью меня. Вот мы добрались до широтного препятствия, где закинулись, отказавшись прыгать, и Фрито Мисто, и Белая Ночь… но только не Гарри! Мы победно воспаряем над ним и устремляемся к канаве с водой, я даю Гарри волю, доверяя ему, — и мы снова взлетаем. Я ввожу его в поворот, в точности так, как советовала Марджори, и перед нами открывается двойной оксер. За ним — финиш. Если мы и тут ничего не собьем, победная ленточка у нас в кармане, мы попадаем на состязания «Ролекс-Кентукки», а там, чего доброго, и на Олимпийские игры. А почему бы и нет, собственно?
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
