Водоворот - [17]

— Чего тебе? — спросил он, приоткрыв дверь. Влас полез на него с сундуком.— Ты кто такой?

— Пустите, дяденька, переночевать.

— Тут не постоялый двор, а университет.

— Что ж мне теперь, на улице пропадать?

— Иди в Дом колхозника, Павловская площадь, шесть.

Влас потащил свой сундук на Павловскую площадь.

В Доме колхозника молоденькая девушка с накрашенными губами выглянула в окошко и сказала, что «местов нету». Влас поставил сундучок в угол, сел на него. «Не выгонят же»,— подумал он. Тогда какой-то юноша, сидевший на диванчике, подошел к окошку и сказал девушке:

— Ты, деваха, вот что… Или выпиши этому хлопцу квитанцию, или я сейчас разнесу твою будку. Видишь, парень из села, может, первый раз в городе. Куда он пойдет среди ночи?

— Не кричите, а то позову милиционера,— возмутилась девица.

— Давай место, а не то по зубам получишь! — гаркнул парень.

Девушка поспешно выписала квитанцию и бросила ее в окошко.

— Подумаешь, раскричался… Мы и не таких видели,— пропищала она и закрыла окошечко.

Влас взял квитанцию, сдал паспорт и вместе со своим заступником поднялся на второй этаж. Оказалось, что Коля тоже поступает в университет, только не на исторический, а на биологический факультет. Коля рассказал, что раньше работал по «разгрузке карманов», потом воспитывался в детском доме. «Теперь ненавижу воришек и, как встретится, даю по шее». Влас схватился за сундучок — да так, что рука онемела. Коля, заметив, сказал:

— Не бойся. Я твоих денег не возьму, хоть и знаю, где они: зашиты в подкладку пиджака и в левый карман штанов. А вот если у тебя есть что перекусить — не откажусь и буду весьма благодарен.

Они расположились в комнате, открыли сундучок, разделили пополам жареную курицу и принялись уничтожать ее с аппетитом. В углу заскрипели пружины, раздался сонный сердитый голос:

— Перестаньте хрустеть. У меня неврастения.

— Обратитесь к психиатру,— посоветовал Коля.

Наконец они погасили свет и улеглись.

— Слушай, откуда ты узнал, где у меня деньги? — спросил Влас.

— У меня, корешок, практика. Ты слишком часто хватаешься за то место, где они спрятаны. Сам-то, может, и не замечаешь, а тот, кто следит, все мотает на ус.

Утром, когда Влас проснулся, Коля был уже одет.

— Ну, собирайся. Пойдем устраиваться в общежитие.

*

Парни поселились на Толкачевке, в красивом красном здании. Первый экзамен, украинский диктант, Влас сдал хорошо. Это подбодрило его. Но, как и прежде, он не был уверен в себе и занимался изо всех сил. Другие бродили по паркам, ездили на футбольные матчи, в театры, в цирк, шумными толпами ходили по Сумской, а он сидел целые дни над книгами, ночью спал как убитый, не слыша ни веселого смеха, ни тихого шепота влюбленных, ни мелодичного бренчания гитары в теплой августовской ночи.

На экзамен по иностранному языку он пришел, особенно волнуясь. Язык он знал плохо. Когда пришла его очередь отвечать и гладко причесанная женщина с приятным лицом вызвала его к доске, он побледнел и не мог произнести ни слова. Преподавательница заметила его волнение и старалась не смотреть на парня, чтобы не смущать его, потом улыбнулась, чтобы подбодрить, но Влас решил, что она над ним смеется, и, продолжая упорно молчать, крошил пальцами мел, который сыпался ему на сапоги. Наконец он взял себя в руки и начал отвечать тихо, несмело и все перепутал. Преподавательница морщилась, но не поправляла его, дав кончить. Потом сказала Власу, что он свободен, и попросила подождать ее в коридоре, пока она примет экзамены: ей нужно поговорить с ним. Влас кивнул головой и, бледный, неуклюжий, затопал тяжелыми сапогами к выходу. Вскоре она вызвала его и, стараясь говорить как можно мягче, сказала:

— Я поставила вам «плохо». Но вы… Я буду говорить о вас с комиссией.

Она с участием смотрела на парня. Лицо его словно окаменело, только руки слегка дрожали.

— Не теряйте надежды. Я поговорю о вас.

Влас переступил с ноги на ногу, отвернулся к окну, тихо сказал:

— Спасибо.

И, опустив голову, пошел к дверям.

В этот вечер он впервые за все время пребывания в Харькове не взялся за книжку. Сидел на Журавлевской круче, глядя на море огней, мерцавших внизу, и думал о селе, о своих товарищах, которые были далеко от него и не догадывались, какое на него свалилось несчастье; не могли утешить его, дать добрый совет.

На круче бродили парами студенты; на фоне закатного неба ясно чернели их фигуры. Они были счастливы, им не было никакого дела до того, что рядом с ними кто-то томится и страдает. Глядя на угасающее солнце, на людские силуэты, Влас спрашивал себя: «Зачем я поеду в село? Людям на смех, родителям на горе. Не поеду! Пойду работать на завод, буду жить, как другие». Он решил как можно скорее разыскать кого-нибудь из работавших в Харькове односельчан, чтобы обратиться к ним за помощью и советом.

Влас сдал последний экзамен. Ожидая, когда вывесят списки принятых, он сидел в университетском дворе под каштанами. Рассматривал проходивших мимо парней и девушек. Были здесь дети рабочих, дружные как одна семья. Они были одеты опрятно и просто: девушки — в юбках и блузках, в сандалиях и косынках, ребята — в широких, старательно выглаженных штанах, подпоясаны кожаными поясами с пряжками в виде сердца или кинжала, в спортивных тапочках и майках. Парни приносили девушкам мороженое, держались с ними непринужденно, с грубоватой простотой. Были и крестьяне. Они стояли обособленно, даже друг с другом не разговаривали. Девушки, в белых платочках, стыдливо прижимали к груди учебники, как молодые монашки — молитвенники. Были, наконец, «гордые неудачники», поступающие в вуз уже не в первый раз и не в одном Харькове. Походка у них спокойная, даже величавая, на лицах разочарование, лень и твердое убеждение, что без них наука никак не обойдется. Эти вызывали у Власа отвращение.