Водоворот - [8]

— Вот видите, протянули пятнадцать, протяните еще столько же, — усмехнулся Юхнов.

— В том-то и дело, что не протянем, — подал голос Блюмкин. — Николай, давай будем говорить с нашим гостем конкретно и искренне.

Любашин недовольно взглянул на Блюмкина.

— Тогда ты и, говори, — разрешил он.

— С нового года, театр снимается с государственного обеспечения, и мы оказываемся в жопе, — проговорил финансовый директор. Он встал со своего места и пересел поближе к гостю. — Вы понимаете, о чем я?

— Чего тут не понять, без госфинансирования вы долго не протяните.

— Именно так, дорогой Валерий Станиславович. Собственными доходами мы покрываем всего тридцать процентов наших расходов. Для нас это полная катастрофа.

— Что же вы хотите от меня?

— Мы предлагаем вам спасти театр.

— Профинансировать ваши расходы? — усмехнулся Юхнов.

— Ценю ваш юмор, но для этих целей мы бы обратились к другому человеку.

— Так обращайтесь.

— Думаете, не обращались. Обращались и ни раз. Но желающих не нашлось. Поэтому надежда только на вас.

— Чем же я могу помочь? Сразу сообщаю, чтобы не было бы не нужных надежд, я человек бедный.

— Сделаете театр самоокупаемым, чтобы на каждом бы спектакле был бы аншлаг. Я самолично делал подсчеты: если все места будут заняты, и если увеличить стоимость билетов всего на двадцать процентов, шиковать не будем, зато выживем. Ну как?

— Трудная задача, — оценил Юхнов.

— Поэтому мы позвали именно вас, — вмешался в разговор Любашин. — Только вы можете ее решить.

— А вы не преувеличиваете?

— Мы перебирали разные имена. И вместе с Яковом Ефимовичем пришли к единодушному мнению — это можете сделать только вы. Либо вы становитесь главным режиссером, либо через некоторое время театр закроется. И весь коллектив выбрасывается на улицу. Мы же со своей стороны готовы предоставить вам самые широкие полномочия. Мы понимает, что нам надо многое менять.

— И я смогу делать все, что захочу? — недоверчиво спросил Юхнов.

— Ну, делать все, что захочет, может только Господь, — усмехнулся Блюмкин. — Но возможностей у вас будет так много, как их не было ни у одного главрежа в нашем театре. Поверьте, Валерий Станиславович, нам известна ваша творческая биография. Вот только большую зарплату платить вам пока не сможем.

— Это не столь важно, — ответил Юхнов. Он вдруг ощутил прилив вдохновения; неужели после стольких лет разочарований и неудач ему повезло? — И я могу самостоятельно формировать репертуар? — спросил он.

— Разумеется, — заверил Любашин. — Иначе, какой смысл вас приглашать. Нам нужны спектакли, на которых повалит народ. А уж, какие это спектакли, вопрос вторичный. Собственно все, что мы хотели вам сказать. Теперь ждем ответа от вас. Наверное, вам требуется какое-то время на размышления?

— Не требуется, я согласен. Готов начинать работать хоть сейчас.

Любашин несколько мгновений молча смотрел на режиссера.

— В таком случае пишите заявления о приеме на работу. И завтра начинайте.

— У вас будет листок бумаги и ручка?

— Чего, чего, а этого добра у нас пока достаточно, — улыбнулся Любашин.

Сцена девятая

После ухода Юхнова прошло несколько минут, а оба мужчины молчали. Только не без некоторого испуга смотрели друг на друга.

— Что скажешь, Яшенька? — первым пришел в себя Любашин.

— Кончилась наша с тобой спокойная жизнь, Коленька, — в тон отреагировал Блюмкин. — Даже страшно представить, что тут скоро начнется. Этот парень слов на ветер не бросает, будет делать именно то, что говорит. Всегда боялся таких людей.

— Может, мы совершили с тобой грандиозную ошибку, пригласив его? — вопросительно посмотрел Любашин на финансового директора.

Блюмкин отрицательно покачал головой.

— Это наш единственный шанс. Другого нет и не будет. Нас поставили к стенке, и вот-вот начнут расстреливать.

— Можно уйти на пенсию.

— И жить на пособие для нищих, — презрительно фыркнул Блюмкин. — К тому же это ты можешь уйти, а мне до пенсии еще трубить и трубить.

Любашин посмотрел на Блюмкина. Он знал, что тот копит деньги на свой отъезд, то ли в Израиль, то ли в Штаты. Счастливый, у него родственники есть и там и там, а вот у него, Любашина, даже в России их почти не осталось; как-то незаметно перебрались туда, откуда не возвращаются.

— Но как в таком случае нам себя вести? — спросил Любашин. — Ты же у нас самый умный в театре, как и положено еврею, посоветуй.

Вопрос заставил Блюмкина задуматься.

— А черт его знает, мы еще не представляем, что отчубучит этот Юхнов. Придется поступать по обстоятельствам. Но надо быть готовым ко всему. Другого не придумаешь.

— Ты удивишься, но я думаю примерно так же. И за что нам все это? Если бы еще знать, за какие грехи…

Громкий стук в дверь не позволил Любашина закончить фразу.

— Войдите! — крикнул он.

Дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвалась Дивеева. Ее лицо было покрыто красными пятнами.

— Валерия Станиславна, что с вами? — обеспокоенно спросил Любашин.

— Что со мной? — взвизгнула актриса, от чего ее красивый грудной голос сорвался в фальцет. — Только что я нос к носу столкнулась с Юхновым.

— Вы знакомы с ним? — удивился Любашин.

— Я что, по-вашему, из деревни только что приехала, чтобы не знать его. Юхнова знает вся театральная Москва. Меня интересует другое — зачем он тут? — Дивеева подозрительно уставилась на Любашина.