Водораздел - [79]

— Он ездил недавно в Мурманск, — рассказывал Пантелеймон. — Кажется, собирался устроиться на службу. Там появилась какая-то союзная миссия…

В дверь постучали, и вошла соседка.

— Зашла проведать. Сынишка сказал, что вы уже вернулись. С приездом вас, Александр Алексеевич, — сладким голосом говорила она. — Слава тебе, господи, что живые и здоровые. А у нас-то такое без вас случилось. Лучше по городу не ходить: столько всякого хулиганства развелось. Да, чуть не забыла. Утром меня какой-то человек на улице остановил и спрашивает… По-русски плохо говорит. Чухна какой-то. И вот начал он выведывать — у новых жильцов, у вас то есть, какое оружие имеется…

— Оружие? — насупился Кремнев.

— А я ему и говорю, мол, откуда мне знать, какое оружие у них. В сундуки ихние я не заглядывала. Книг, правда, у них много, все читают, читают…

Когда соседка, наконец, ушла, все переглянулись.

— Да, — прервал молчание Кремнев. — Час от часу не легче…

Вера вернулась из кухни со стаканами и сухарницей.

— Фрицис Эдуардович, присаживайся к столу, — пригласил Кремнев Закиса и начал помогать дочери накрывать на стол. — Приехал я на сей раз из Петрограда без гостинцев. Везти оттуда нечего. С хлебом там просто беда, по осьмушке в день выдают на одного человека…

О многом собирался рассказать Александр Алексеевич, возвращаясь домой из Петрограда. А получилось по-другому, и пришлось ему сразу же заняться делами. Покушение на Пантелеймона, записка, посланная неизвестным преступником, какие-то подозрительные люди, появившиеся в городе… Нельзя больше медлить. Надо принимать срочные меры. Кремнев, Закис и Машев до поздней ночи обсуждали положение, создавшееся в Кеми.

VII

Вот уже и середина марта. Весна того и гляди начнется, а бревна, заготовленные Кивимяки, все еще не вывезены из лесу. В последние дни было не до них: сено оказалось на исходе и пришлось съездить за новым на дальнюю пожню, потом дровишек для школы заготовить. А тут еще и в Кемь надо ехать на съезд Советов. Что делать? Придется, раз выбрали. Коли хочешь в новую избу осенью переехать, давай поторапливайся. С этими мыслями Поавила поднялся чуть свет, запряг мерина и поехал за Вехкалампи. За ночь наезженную колею прихватило морозом, и окованные сани катились чуть ли не сами собой. На спусках мерину приходилось замедлять ход, чтобы раскатившиеся сани не ударили по ногам.

Хуоти не слышал, как уехал отец. Не слышал он, как, вернувшись из хлева, мать процедила молоко, осторожно прикрыв за собой дверь, побежала помогать жене Хилиппы. Хуоти спал и видел сон. Ему приснилось, будто идет он по какому-то мысу через березняк. Лес красивый, на диво чистый — нигде ни хворостинки. Под березами трава по самое колено. «Откуда в лесу такая трава?» — дивится Хуоти. А неподалеку пасутся ягнята. Сперва их немного, а потом становится все больше, больше, скоро весь мыс заполнен ими, они бегают, играют, а один маленький, черненький, стоит в стороне и жалобно блеет. Хуоти смотрит на него и видит — Иро склонилась над ягненком и гладит его, а у самой по плечам рассыпались светлые волосы. Такой красивой Хуоти ее еще никогда не видел. Иро поглядывает на него, лукаво улыбается, зовет к себе. И только Хуоти направился к ней, как вдруг за сопкой что-то как зашумит, затрещит, словно кто-то пробирается через валежник. Треск все ближе, ближе и вот уже, разрывая мох, появляются две мохнатые лапы, а за ними, нюхая воздух, показывается медвежья голова. Ягнята мечутся в испуге. Хуоти тоже хочет бежать, но ноги не слушаются.

— Вставай, сынок, — слышит он сквозь сон голос матери.

…Вдруг Хуоти видит вблизи лыжи, прислоненные к березе. Лыжи эти волшебные. Если он успеет встать на них, они помчат его быстрее перелетной птицы, стремительней буйного ветра, резвее горячего скакуна. Но только он собрался вскочить на лыжи, как медвежья лапа опустилась на его плечо.

— Слышишь? В школу пора, — трясет его за плечо мать.

Хуоти открыл глаза и увидел, что его рука лежит на загривке растянувшейся рядом с ним на полу собаки.

— Мусти, это ты?

— Сон тебе, что ли, снился? — спросила мать. — Чего-то метался во сне.

Хуоти рассказал матери свой сон. Только про Иро умолчал.

— Днем разных страхов наслушаешься, вот и снится ночью всякое, — сказала мать и начала убирать постель. — Наталии-то все еще плохо, даже бредит, бедненькая…

Когда Наталия вернулась с собрания, где выступал учитель, Хилиппа устроил ей такую взбучку, что у бедной девушки случилось нервное потрясение и она тяжело заболела. Вот почему Оксениэ просила Доариэ помочь ей в мытье полов. Хилиппа ожидал каких-то важных гостей.

Догадавшись, что мать опять ходила в дом Хилиппы, Хуоти с упреком сказал ей:

— Тятя ведь не велел тебе ходить к ним.

— Не велел… — сердилась мать. — Жить-то как-то надо.

— Микки! — донеслось с улицы. Мальчишки бежали в школу. Микки схватил отцовскую шапку, перекинул через плечо школьную сумку, сшитую из сарафана покойной бабушки, взял свои лыжи и выбежал на улицу.

Мать сходила в чулан и вернулась оттуда с туеском в руке.

— Занеси заодно молоко учительше, — сказала она Хуоти, тоже собравшемуся в школу.