Водораздел - [76]

— Через одну остановку, — ответил Пекка, не дожидаясь, когда Харьюла переведет ему вопрос Русканена.

Финны удивленно переглянулись.

— А куда молодой человек едет? — спросил Харьюла.

— В Кемь.

— А там много финнов?

— Сам-то я карел, — уточнил Пекка. — Но в Кеми есть финны. Особенно за последнее время много появилось… Работают на железной дороге. Вы тоже работать едете?

— Разве по нашей амуниции не видно, куда мы едем? — сказал Харьюла, держась за патронташ.

Когда в Финляндии началась гражданская война и северная часть страны оказалась под властью белых, сотни финнов бежали из этих районов на территорию Советской Карелии, чтобы добраться окружным путем по Мурманской железной дороге к своим, в южную Финляндию. Некоторым это удалось, и они теперь сражались где-нибудь под Тампере или несли караульную службу на юге Финляндии. Большинство же по той или иной причине осело в Беломорье и олонецкой Карелии. Кому-то в штабе финской Красной гвардии пришла мысль сформировать из этих беженцев воинские подразделения, вооружить их и ударить через беломорскую Карелию лахтарям с тыла. С этой целью были посланы люди в Олонец, Кандалакшу и другие места, где находились беженцы из Финляндии. Финны, с которыми Пекка встретился в поезде, и должны были участвовать в этом обходном маневре.

— Давай-ка поедем с нами бить лахтарей, — полушутя-полусерьезно предложил Харьюла Пекке. — Дело-то общее.

От неожиданности Пекка растерялся.

— А сколько тебе лет? — спросил Русканен, протягивая Пекке папиросу. — Куришь?

— Семнадцать, — смущенно ответил Пекка, но папиросу взял.

— Ничего. У нас в Красной гвардии немало ребят и помоложе… А дерутся они, это самое, не хуже взрослых.

В Кеми Пекка проводил своих попутчиков в барак, где обитали финны, работавшие на железной дороге, а также прибывшие в последнее время из Финляндии беженцы.

— Черт побери, Вейкко! — воскликнул Русканен, узнав в одном из обитателей барака своего старого товарища, с которым они немало побродили в свое время по Финляндии в поисках работы. Потом Вейкко решил податься на Мурманку, а Русканен поступил на оборонные работы под Выборгом. — Эй, Кивимяки, не узнаешь?

— Русканен? Да ты ли это? Дьявол тебя побери! — удивился Кивимяки.

Посыпались вопросы:

— Что нового на родине?

— Откуда и куда вы?

— Как тут в Кеми со жратвой?

— А как с оружием?

— Ну, ребята, кто с нами бить лахтарей?

— Эй, Харьюла! — Русканен горел желанием действовать. — Чего тянуть, потопали в Совет. Узнаем насчет оружия.

— Успеем, — ответил Харьюла и стал снимать пояс с патронташем. — Утром сходим. Может, и ты пойдешь с нами? — предложил он Пекке. — Будешь переводчиком, если я не справлюсь.

Когда Харьюла и его товарищи пришли утром в ревком, председателя на месте не оказалось. Им долго пришлось его ждать.

— Он должен вот-вот прийти, — растерянно говорила секретарша.

Мария Федоровна знала, почему Алышев запаздывает.

Вечером Алышев был у них в гостях. Тизенхаузен только вернулся из Мурманска и привез оттуда американское виски. Он пригласил распробовать виски нескольких своих хороших знакомых, чтобы заодно поговорить с ними о «судьбе отечества». Шторы на окнах были опущены, а на дворе спустили с цепи собаку.

— Я не признаю никакой власти, ни земной, ни небесной, — разглагольствовал бывший письмоводитель уездного суда, пощипывая длинными тонкими пальцами свои короткие усики, двумя черными пучками торчавшие под носом. — Долой всякую диктатуру! Давайте выпьем за свободу личности. Да здравствует американское виски!

— Я органически не переношу крови и выстрелов, — размахивая пухлыми руками, словно отгоняя от себя мух, сказал Алышев. — Вы же знаете, господа, что я не признаю Совета Народных Комиссаров. Боже упаси! Но я терпеть не могу, когда стреляют. У меня от выстрелов уши болят, — жаловался он, глядя на бывшего письмоводителя. — Не надо было стрелять. Надо было найти более подходящее средство, ну, например, что-то медицинское… Но, впрочем, это уже нас не спасет. Нас спасет крестьянин. Нет, не какие-то лентяи и разгильдяи. А хозяйственный мужик. Если мужик не даст хлеба, то… ха-ха… В Петрограде, господа, хлеба осталось всего на два дня. Господа, подумайте об этом! Не надо ни стрелять, ни крови проливать…

— Крестьянин, говорите… — прервал его Тизенхаузен и поморщился. — Нет, мужик есть мужик. Куда поведут, туда он и пойдет. Вы не забывайте, что большевики обещали мужику помещичью землю. Нет, на крестьян полагаться мы не можем… Правде надо смотреть в глаза, — повысил голос Тизенхаузен. — Большевизм довел Россию до такого состояния, что без посторонней помощи ей уже не выкарабкаться из создавшегося положения. Во всяком случае я не вижу такой силы, которая без помощи извне была бы в состоянии восстановить в России твердую власть и порядок. Деньги не имеют цены, оружие в руках солдат, одураченных большевиками. Единственное спасение — союзники.

— Союзники? — переспросил Алышев.

Тизенхаузен чувствовал себя не очень уверенно. Общество собралось довольно пестрое: один мечтает об анархии, другой возлагает надежды на голод в стране, третий… Разве с ними добьешься чего-нибудь. Алышев — баран. Он не опасен, правда, но и пользы от него тоже мало. А вот Юрьев — это фигура. У него даже в кабинете пахло дорогими духами и заграничным табаком. В Мурманске чувствуешь себя уверенно, словно стоишь на скале, а здесь под ногами…