Водораздел - [74]

Несмотря на все насмешки Хилиппы, мужики избрали своим делегатом на уездный съезд Советов Пульку-Поавилу.

— Так и скажи там в Кеми, перед лицом всего мирового пролетариата, что мы, жители Пирттиярви, крепко стоим за бедняцкую власть, — дал свой наказ Теппана, который по возвращении с фронта то и дело вставлял в свою речь всякие премудрые словечки.

— Перед чьим лицом? — не поняли мужики.

Когда мужики разошлись, Хуоти подошел к Кивимяки и тихо сказал ему:

— У нас тоже кое-кто грозится поставить красных к стенке.

— Кто же это такое говорил?

— Да говорили…

Утром Вейкко поднялся раньше обычного и стал приводить в порядок крепления лыж. Поавила удивился. Чего это Вейкко сегодня так торопится выехать в лес?

— Не торопись ты! — сказал он. — Никуда эти сосны от нас не уйдут.

Но оказалось, что Вейкко собирался в более дальнюю дорогу.

— Кто знает, что еще будет, — вздохнул Вейкко и решил высказать то, что он хотел сказать вчера на собрании да так и не сказал. — Ты руби лес, пока его другие не срубили. Леса у вас здесь хорошие. Как бы не позарились на них лахтари. От них всего можно ожидать…

Кивимяки поблагодарил вышедших провожать его во двор хозяина и хозяйку и, встав на лыжи, тронулся в путь по направлению к Мурманке.

Поавила и Доариэ долго стояли на дворе. С усыпанного звездами неба холодно светил серп луны. Слышно было, как на озере потрескивает лед. Где-то завыла собака.

— Слышишь? — шепнула Доариэ. — Не к добру это…

VI

Наконец Федор Никанорович Соболев получил настоящую квартиру. Владелец сорокского лесозавода Стюарт, испугавшись, что рабочие действительно на тачке вывезут его на пристань и сбросят в море, куда-то сбежал. Может, в Ковду, где у него также имелся завод, а может быть, махнул к себе на родину, в Англию. Дом его пустовал, и в него поселили Соболева с семьей. Обстановка осталась прежней, вся мебель — диваны, комод, венские стулья — все стояло на старом месте, с собой новые жильцы принесли только люльку. Тихонько напевая старую карельскую колыбельную, Палага укачивала в люльке ребенка.

— Скоро тятя придет, — сказала она нараспев. — Он за крестным пошел. Баю-бай…

Покинув родную деревню, Палага некоторое время работала поварихой в артели сплавщиков на Кеми. Вместе со сплавщиками она пришла в Кемь, работала на Мурманке, потом перебралась в Сороку. Здесь она стирала людям белье, ходила убирать и топить бывшее волостное правление, в котором теперь помещался революционный комитет рабочего поселка. И вот у нее теперь свой дом, ребенок…

— Баю-бай… Дядя Пекка тебе лыжи делает…

«Вот и дядей стал…» — улыбнулся Пекка. Пристроившись у печки, он строгал полозья для стульчика-ходунка, при помощи которого племянник быстрее научится ходить.

— Вчера на станции в Кеми встретил Тимо, — рассказывал Пекка. — Говорит, на железную дорогу поступает работать. И зачем ему-то было идти на заработки? Будто дома жить не на что…

Палага делала вид, что не слышит. Ей ли не знать, сколько добра у Хилиппы в амбаре. Столько лет на них спину гнула. А Тимо она тоже знает. Да еще как… Бывало, наденет галоши и в сухую погоду разгуливает по деревне, хвастается. А ей он проходу не давал, не раз пытался… Да еще всякие пакости о ней говорил другим парням, подбивая тех попытать счастья. Поэтому Палага и продолжала напевать, словно не расслышав, что говорил Пекка.

Не быть тебе попом, сынок,

и дьяконом тебе не стать…

С крыльца послышались голоса, скрип промерзших половиц. В комнату вошли Федор Никанорович и Николай Епифанович, оба в черных валенках. Поздоровавшись, Лонин подошел к люльке и осторожно приподнял край одеяльца.

— Черноволосый, весь в мать, — улыбнулся он. — Хотя, впрочем, вы оба что цыгане…

— Цвет волос может измениться, — Палага взяла на руки младенца, который удивленно таращил круглые глазенки. — У Пекки волосы были белые-белые, а теперь вон какие черные…

Палага передала ребенка отцу и пошла ставить самовар. Ей было приятно, что председатель ревкома запросто зашел к ним.

— А как тебя зовут? — спросил Лонин и пощекотал ребенка под подбородком.

— Еще не крестили, — отозвалась из кухни Палага.

— Не крестили и не будем, — улыбнулся Федор Никанорович, качая ребенка на руках. — Мы попов не признаем, верно, сынок?

— Да как же без попа-то крестить? — встревоженно спросила Палага.

— Тимоха без попа крестил свою дочь, — засмеялся Федор Никанорович. — Мы тоже обойдемся без него. Николая Епифановича попросим в крестные…

Лонин, улыбаясь, кивнул головой и подумал, что если и дальше так пойдет, то скоро ему и делами некогда будет заниматься из-за этих крестин. Вот уже второй раз за короткое время его просят стать крестным отцом, а в дальнейшем, видимо, желающих крестить без попа будет все больше и больше — дети-то рождаются всегда, даже во время революции.

— Сереженькой мы его зовем, — сказала Палага. В душе она твердо решила, что рано или поздно своего ребенка она все равно окрестит.

А Сережа, ничуть не печалясь о том, будут его крестить или нет, размахивал ручонками, лежа на коленях у отца.

Палага внесла самовар и начала разливать чай.

— Николай Епифанович, а у тебя дети есть? — вдруг спросила она. — Ты никогда не рассказываешь о них.