Водораздел - [62]

— Давно уже писем нет, — вздохнула Анни.

Уже смеркалось, когда Поавила, Крикку-Карппа и Хёкка-Хуотари отправились домой.

Подходя к дому, Поавила увидел на своем дворе чьи-то сани, на которых лежали вверх полозьями другие сани, совсем новые, даже без железных полозьев.

— Кто же это приехал? — удивился Поавила.

Хёкка-Хуотари тоже зашел в избу поглядеть, что за гости у соседа.

Пааво Мойланена уже не было; несмотря на поздний час, он отправился в свою Лапукку. На лавке сидел рослый мужчина и о чем-то беседовал с Хуоти. В избе было темно и Поавила не сразу разглядел своего гостя.

— Что-то нашим соседям дома не сидится, — пошутил он, узнав Иосеппи из Виянгинпя. — И тебя, Иосеппи, довелось еще увидеть.

Поавила велел жене поставить самовар и спросил у Иосеппи:

— Ну как в Виянгинпя, все тихо-мирно?

Виянгинпя была почти у самой границы. Летом порой случалось, что лошадей, пасшихся в лесу, мужикам из Пирттиярви приходилось искать в окрестностях Виянгинпя, или, наоборот, жители Виянгинпя находили своих лошадей на выгонах пирттиярвцев. Виянгинпя нельзя было назвать деревней: там было всего два дома, да и те стояли друг от друга за километр. Финны, жители приграничья, вообще не жили деревнями, как карелы, а селились обособленно, хуторами, раскиданными по сопкам и перелескам. Жители их встречались друг с другом редко и, видимо, поэтому были по своему характеру более замкнутыми, суровыми и молчаливыми, чем карелы, которые жили деревнями и общались ежедневно. Иосеппи тоже был немногословным. Жил он бедно. Про него говорили, что если он залезет на дерево, то на земле от него ничего не останется. Избушка его топилась по-черному, что крайне редко встречалось в то время в Финляндии. Не было у него и лошади. Приехал он на лошади соседа, чтобы обменять сани на сено для своей единственной коровенки.

Поавила и Хуотари ждали, что же Иосеппи скажет дальше.

— Воевать начали у нас.

— С кем?

— Да между собой, — неторопливо говорил Иосеппи. — Говорят, из Хюрюнсалми многие ушли на фронт.

В последнее время Поавила несколько успокоился. Услышанное от Иосеппи его ошарашило. Точно золы швырнули в глаза.

— Они и к нам могут нагрянуть, — высказал свою тревогу он, не объясняя, кого, собственно, имеет в виду.

Но Хёкка-Хуотари понял его.

— А чего ради им сюда переться? — махнул он рукой. — У нас ведь одни леса, болота да озера.

— Вот то-то и оно, — сказал Поавила, принимаясь бруском точить топор. — Не зря всякие Сергеевы и Саарио проводили у нас свои собрания…

IV

Черные клубы дыма, вырываясь из высокой трубы натужно пыхтевшего старого паровоза, скользили по темно-зеленым грязным стенам вагонов и медленно таяли над лесом позади поезда. Дорога была построена совсем недавно, колеса громко стучали на стыках, вагон трясло и бросало из стороны в сторону так, что пассажиры, лежавшие на багажных полках, порой, казалось, чудом удерживались на своих местах. Поезд был набит битком. Ехали солдаты, искалеченные и здоровые, законным и незаконным путем возвращавшиеся с фронта, ехали офицеры, переодетые в штатскую одежду или в потрепанные солдатские шинели; на остановках, ругаясь и отталкивая друг друга, в вагон лезли мешочники, без всякой охраны садились в поезд военнопленные австрийцы и немцы.

Степан Николаевич сидел у окна и задумчиво следил за большими снежными хлопьями, мягко облепившими тусклое вагонное стекло. За окном проплывали поредевшие сосняки, повырубленные на шпалы и на бревна для бараков, откосы карьеров, с которых возили песок для насыпи, черные горелые пустоши — следы лесных пожаров, реки, белые, скованные льдом, и бурные, не поддавшиеся стуже, казавшиеся на фоне снега иссиня-черными. Чем дальше на север, тем суровей становилась природа и тем реже мелькали серые деревушки с пустыми пряслами для сена, с покосившимися изгородями и черными от копоти баньками, построенными у самой воды на берегу озера или реки. Когда Степан Николаевич уходил на войну, железную дорогу только начинали строить. И вот, возвращаясь домой, он едет по ней. Уже промелькнули станции Званка, Лодейное Поле, остался позади Петрозаводск, проехали Медвежью Гору, где станция только еще строилась. Далеко позади остались утопавшие в грязи окопы, заграждения из поржавевшей колючей проволоки, противный вой шрапнели, душераздирающие стенания раненых. Впереди — дом, семья, работа. Как там Анни с детьми? На фронте Анни часто вспоминалась ему, но почему-то всегда такой, какой была в первое время их знакомства — румяная, белокурая, совсем молоденькая и очень привлекательная. А какая она была застенчивая…

— Простите, где вы получили ранение? — неожиданно спросил чей-то голос.

Степан Николаевич очнулся от раздумья и машинально потрогал забинтованную голову.

— Под Царским Селом, — ответил он, взглянув на соседа. Степан Николаевич не заметил, когда этот человек в солдатской шинели сел рядом с ним. Видимо, он вошел в вагон на каком-нибудь полустанке.

— Под Царским Селом? — удивился сосед. — А на чьей стороне? Если, конечно, не секрет.

— Нет, не секрет. На стороне красных.

Собеседник поморщился. Степану Николаевичу показалось, что он где-то видел это одутловатое лицо, но не смог вспомнить, где именно. Мало ли всяких встреч было за годы войны!