Водораздел - [26]

Подходя к избе, Хуоти заметил прислоненные к сеням грабли и косовища. Значит, косари вернулись домой. Но в избе Хуоти застал только мать, которая, стоя босой ногой на голике, терла пол. Отец, сбросив кошель, сразу же поспешил на поле — посмотреть, как там ячмень после заморозков. А Иво тем временем, пока истопится баня, решил сходить поглядеть, кто из знакомых пришел в гости. А гости все шли — себя показать, людей посмотреть — из разных деревень: Латваярви, Кивиярви, Костамукша…

— Надо бы дров еще принести в баню, — сказала мать, продолжая мыть пол.

Хуоти взял топор и вышел во двор.

От дома Малахвиэненов короткими шажками, опираясь на клюку, шла бабушка Мавра с каким-то серым мешочком в руке. Она подошла к поленнице и, выбрав сосновое полено с длинным сучком, подала его Хуоти.

— Положишь в каменку! — велела она.

Хуоти недоумевал, зачем все это. Зачем-то он должен был принести веник, набрать воды из речки, а теперь снести в баню такое полено.

Отец вернулся с поля мрачный.

— Из такого зерна много хлеба не получишь, — сказал он жене, показывая на ладони принесенный с поля ячмень. Зерна были чахлые, плоские, невзрачные.

Мусти на дворе вдруг залился лаем. Доариэ бросилась к окну.

— Анни с мужем идут, а-вой-вой, — засуетилась она, торопливо опуская подол платья, подоткнутый под пояс для мытья пола.

Мусти, повизгивая, радостно вилял хвостом. Он еще не забыл Анни, которая после выхода замуж первый раз открывала скрипучую дверь родного дома. Шелковый платок Анни был опущен на плечи. На голове у ее мужа была вдавленная на макушке выгоревшая шляпа, а за плечом на палке болтался узелок. Он был сплавщик, известный тем, что не страшился спускаться по самым бурным порогам. Видимо, по этой причине он получил прозвище Хуму-Хуоти — Шальной Хуоти.

— Доченька моя родимая… — мать бросилась обнимать Анни и заплакала.

— Ну, что нового поведаешь, каких былей-небылей наговоришь? — спросил Пулька-Поавила у зятя.

— Да какие у нас новости. Вот медведь опять объявился. У нас нетель задрал. А у вас что новенького?

Поавила сгреб с подоконника прихваченные заморозком зерна и показал их зятю:

— Вот такие новости.

В избу вбежал Хуоти.

— Баня готова. Крещеные, париться!

— Ну-ка, скидывай с себя лишнее, — сказал Поавила зятю. Раздеваясь, он спросил: — Как там, на Верхнем Куйтти, сей год лосось берет на дорожку?

— Опять Юрки из Энонсу запер лососю путь на Верхнее Куйтти, — ответил зять, махнув рукой.

Юрки из Энонсу, о котором говорил зять Пульки-Поавилы, был самым богатым человеком во всей округе. По сравнению с ним даже Хилиппа Малахвиэнен был нищим. Еще дед Юрки Дмитрей считался сказочно богатым человеком. Элиас Лённрот, побывавший в 1835 году в Ухте, рассказывал о нем в одном из своих писем:

«Этот Дмитрей, несомненно, самый богатый крестьянин во всей волости Вуоккиниеми. Его состояние оценивается в 100 тысяч. Он дает деньги в рост под большие проценты, которые, говорят, доходят до 25—30. Началом или основой огромного богатства Дмитрея явилась торговля рыбой. Места, где он живет, исключительно богаты рыбой».

Однако в народе ходили слухи, объяснявшие происхождение этого состояния по-иному. В свое время Дмитрей тоже коробейничал, ездил за товаром в Петербург. Говорили, что будто бы однажды он пил со своим кредитором, а когда тот задремал, вытащил у него бумажник и скрылся. Вернулся в родные края и стал поживать на перешейке между Верхним и Средним Куйтти, уповая на то, что никому не придет в голову искать его здесь, в глухой тайге, за две тысячи верст от столицы. Так рассказывали злые языки. Только вполне возможно, что слухи эти были лишены основания, ибо Энонсу действительно расположено на исключительно рыбном месте. Озера Среднее и Верхнее Куйтти соединены короткой и узкой протокой, по которой только и может подниматься лосось из Среднего Куйтти в Верхнее. У самого Энонсу находится порог. Дмитрей поставил на этом пороге плотину и направил в свои мережи всех лососей, шедших в Верхнее Куйтти. С тех пор и началась вражда между богатыми хозяевами Энонсу и жителями всех деревень, раскиданных по берегам этого озера. Вражда тянулась уже чуть ли не сотню лет. Мужики, отправляясь за грузами в Кемь или проходя со сплавом, не раз ночами разрушали плотину, но хозяева Энонсу каждый раз ставили ее заново. В последний раз плотину разломали прошлым летом. Принимал участие в ее разрушении и зять Пульки-Поавилы. Так как многократные попытки уничтожить плотину ни к чему не привели, мужики отправили ходоков в Кемь с жалобой к самому исправнику. Пулька-Поавила слышал, что вскоре после этого в Энонсу приезжал исправник, но не знал, чем же дело кончилось.

Когда они пришли в баню, он спросил зятя:

— Ну и что же исправник?

— Да что он. Собака на своих не лает, — ответил зять, забираясь на полок. — Плотина опять стоит… Подбрось-ка пару!

Что-то бормоча под нос, Поавила стал плескать воду на камни. Хуму-Хуоти сразу пригнул голову.

Вернувшись из бани, зять благодарил хозяев:

— Да воздастся тому, кто баню истопил, кто воды наносил, кто пар поддавал.

Хозяйка, добавлявшая в самовар угли, ответила, как полагалось в таких случаях: