Водораздел - [24]

— Ханнес, — сказала она. — Надо бы дров напилить.

— Не пойду, — буркнул Ханнес, не отрываясь от своего дела.

— Хуоти пойдет с тобой. Пойдешь? — обратилась хозяйка к Хуоти. — Я тем временем схожу за солью.

Всякий раз, когда Хуоти приходил просить что-то в долг, жена Хилиппы находила ему какую-нибудь работу.

Распиливая с Ханнесом длинную березу, Хуоти спросил:

— Что за гость у вас?

— Финн какой-то, — ответил Ханнес. Он и сам не знал, что за человек у них. Немного погодя он добавил: — А мне он конфетку дал.

Расколов дрова, Хуоти и Ханнес стали носить их в избу.

Вскоре Хилиппа и его гость вышли из горницы. У финна на носу было пенсне, в наружном кармане суконного пиджака торчало вечное перо. Хуоти решил, что это и есть тот самый человек, который так странно кликал лодку, когда они с матерью были на рыбалке.

— Ну что, Хуоти? — спросил Хилиппа, попыхивая сигаретой, которой его только что угостил гость.

От грубого голоса хозяина Хуоти оробел еще больше.

— Соли в долг… — едва пролепетал он.

— А за муку еще не рассчитались, — проворчал Хилиппа, поглаживая свои длинные и прямые, как щетка, усы.

Хуоти молчал.

— А косача мне осенью принесешь? — спросил Хилиппа.

— Принесу.

— Дай ему соли, — велел Хилиппа жене. Потом спросил у Хуоти: — А бабка твоя дома?

— Дома. А тебе она на что? — вырвалось у Хуоти.

Гость Хилиппы посмотрел на Хуоти неодобрительным взглядом. Ему было странно слышать, что здесь, в Карелии, дети говорят со взрослыми как с равными себе, обращаясь на «ты».

— Магистр хотел поговорить с твоей бабушкой, — сказал Хилиппа, показав глазами на финна.

Хуоти ничего не ответил. Какое дело могло быть к бабушке у этого финна?

Из амбара вернулась хозяйка.

— Теперь у твоей мамы суп не будет бессолым, — сказала она, подав Хуоти берестяную чашечку, в которой было около фунта крупной, ржавой соли.

Хуоти побежал домой.

Бабушка лечила Микки, у которого на ягодице вскочил огромный чирей. Из-за этого чирья мальчик уже несколько дней не мог выйти на улицу поиграть со сверстниками. Микки лежал ничком на лавке без рубашки и со спущенными штанами. Бабушка сидела рядом, водила безымянным пальцем вокруг нарыва и читала заклинание.

— Мука, если чирей вскочит,

коли рана разболится…

Положив коробочку с солью на полку, Хуоти стал сбивчиво рассказывать бабушке о важном финне, который гостит у Малахвиэненов.

— Обещал зайти к нам…

Бабушка словно и не слышала, что он сказал. Она продолжала заговаривать:

Уходи, куда велю я,

Убирайся на болото…

Не расти и не плодись,

Сгинь скорей, совсем исчезни…

Хуоти выглянул в окошко.

— Идет! — крикнул он испуганно, увидев, что финн направляется к ним.

Микки подтянул штанишки и стал качать сплетенную из дранки зыбку, висевшую на перекинутой через воронец оглобле. В люльке спала Насто.

Окажись Пулька-Поавила дома, он бы узнал этого господина. И финн его тоже бы узнал… Войдя в избу, незнакомец снял шляпу и по финскому обычаю, не перекрестившись, сразу прошел в передний угол, где сидела бабушка.

— Пришел, как нехристь, не перекрестившись, — заворчала бабушка.

Хилиппа предупреждал своего гостя, что Мавра держится старых обычаев и с ней надо быть осторожней. Пытаясь сгладить невыгодное впечатление, которое он произвел на старую хозяйку, финн стал оправдываться:

— У нас другая вера, чем у вас, — заговорил он вкрадчиво. Разглядывая икону, он подумал про себя, что православный бог — это всего-навсего лишь намалеванный на деревянной доске идол и что в такого идола и верить не стоит. Вслух же он сказал, словно извиняясь: — У нас, видите ли, креститься не принято.

Потом гость рассказал, откуда он и зачем прибыл в Карелию, говорил о каком-то финляндском литературном обществе, а сам, поглаживая вечное перо, все время думал, с какого конца ему приступить к делу.

— Вы знали сына Архиппы Перттунена Михкали из Латваярви? — спросил он.

— Конечно, хорошо знала.

Бабушка оживилась и стала подобревшим голосом рассказывать, как она со своим покойным мужем заготовляла ягель в лесу поблизости от Латваярви и как однажды осенним утром в те же места пришел за ягелем Михкали с женой.

— Бывало, сидим в избушке, а он целый вечер рассказывает сказки и руны поет. Ох, было у Михкали что рассказать, и песни хорошие знал он, — вспоминала бабушка.

— Вы, наверно, тоже много песен и сказок сохранили в своей памяти? — спросил гость, придвигаясь ближе к Мавре.

— Где уж мне, бабке убогой, старушке дряхлой, — уклончиво ответила бабушка. — Пару плохоньких строчек, три коротеньких песни, шесть сказок скучных… Вот все, что я знаю, что я помню. Нечего мне сказывать, нечего в памяти хранить.

Финн достал из внутреннего кармана записную книжку в клеенчатом переплете. Он думал, что Мавра будет ему рассказывать все, что знает и помнит, но бабушку не так легко было уговорить. Она не отказывалась и не соглашалась. Она привыкла рассказывать сказки и предания вечером, в сумерки, когда все дневные дела сделаны.

— Кто ж это сказки среди бела дня рассказывает, — указала она, собираясь встать.

Гость снял пенсне.

— Ну хотя бы одну сказку, — попросил он. — Вашу сказку напечатают в книге. Люди прочитают ее. Я могу заплатить вам…