Водораздел - [222]

А на улице уже трещал мороз. По городу прошел слух, что к рождеству надо ожидать шестидесятиградусного мороза. Дескать, идет волна холодов из Петрограда, из Пулковской обсерватории получена такая телеграмма.

С такими новостями возвращались из города те учащиеся, кто имел теплую одежду и мог ходить в город. У Хуоти не было ни зимней шапки, ни пальто. Таким, как он, нечего было и думать о прогулках, потому что зима выдалась действительно жестокая. Из-за этого он уже давно не был и в бане: до бани железнодорожников, единственной тогда общей бани в Петрозаводске, было далеко, и Хуоти боялся по дороге оттуда простудиться и заболеть. При бывшей учительской семинарии, правда, имелась кирпичная прачечная, где был сооружен и полок. Но не было дров, чтобы истопить баню. Наконец, удалось раздобыть достаточно дров, чтобы устроить банный день. Воду носили прямо, из Неглинки. В предвкушении будущего удовольствия ребята вспоминали деревенскую баню, подшучивали друг над другом. Но когда баня истопилась, радости было мало: на полке было жарко, а цементный пол остался таким холодным, что жгло подошвы.

Уже в бане Хуоти почувствовал себя плохо. Он кое-как ополоснулся горячей водой, оделся и ушел. Поднимаясь в гору, он вдруг почувствовал, что ноги становятся словно ватными и в глазах темнеет. Очнулся он у себя на постели, устроенной на топчане. Оказывается, ребята подобрали его в сугробе, принесли домой и долго оттирали снегом обмороженные пальцы и лицо.

— Ну, как ты? — беспокоились они утром. — Ночью ты бредил, говорил о какой-то Наталии.

Хотя голова и болела, Хуоти все же решил пойти на занятия. Но в конце уроков он, к своему ужасу, заметил, что плохо слышит учителя. Потом перестал слышать совсем. В ушах началась такая боль, что он не спал всю ночь.

— Иди к врачу, — настаивали товарищи.

Один из товарищей предложил ему свое рваное пальто. Другой отдал свою папаху.

Хуоти надел подаренные Наталией теплые варежки, надел чужое пальто и, надвинув на уши одолженную ему папаху, отправился к врачу.

Уже после первого визита к врачу Хуоти почувствовал облегчение. Потом боль исчезла и слух постепенно стал восстанавливаться. Сначала слова доносились как бы издали, но потом час от часу он стал слышать лучше.

Однажды в воскресенье после ужина созвали собрание. Приглашали всех тех, кто хотел вступить в комсомол.

Вставай, проклятьем заклейменный, —

гремел актовый зал, когда Хуоти вошел туда.

— Садись сюда! — позвала его Хилья, приглашая сесть рядом с ней.

Сперва выступал какой-то черноволосый молодой человек. Он говорил по-русски. Затем на трибуну поднялся парень, лицо которого показалось Хуоти очень знакомым.

— Слово предоставляется товарищу Богданову…

Хуоти не хотел верить своим глазам. Да, это действительно был он, тот самый парень из Войницы, который, размахивая маузером, бежал впереди партизан, когда они брали Пирттиярви.

После того, как изгнали белых из Пирттиярви, Богданов со своим отрядом воевал у Пистоярви и был тяжело ранен. Его отправили в госпиталь в Петрозаводск, и он здесь остался.

Богданов говорил будущим красным учителям о задачах, которые им предстояло решать как первым организаторам и вдохновителям карельской молодежи.

Хуоти слушал выступление своего земляка и чувствовал, что теперь он должен принять самостоятельное решение, совершить в жизни решающий шаг.

— Становись к нам, сюда, — схватила Хилья Хуоти за руку, когда началась запись в союз молодежи. Желающих вступить в комсомол оказалось так много, что образовалась очередь, и у этой очереди была, видимо, какая-то загадочная сила притяжения, потому что в нее встали и те, кто сначала колебался или опасался вступать в комсомол.

На курсах уже стало традицией, что после каждого собрания была художественная часть. На сцене опять исполнялись песни, играли на мандолине и скрипке, читали отрывок из «Калевалы».

…Так в последний раз запел он.

Пеньем медный челн он сделал,

в медь окованную лодку.

На корме челна уселся,

в море выехал на лодке,

и сказал он при отъезде,

так промолвил на прощанье:

«Вот исчезнет это время,

дни пройдут и дни настанут,

и опять здесь нужен буду,

ждать, искать меня здесь будут,

чтоб я вновь построил Сампо,

сделал короб многострунный,

вновь пустил на небо месяц,

солнцу снова дал свободу…»

Хуоти заслушался и не заметил, когда Хилья вышла из зала. Обнаружил, что ее нет рядом с ним только тогда, когда она вместе с другими девушками появилась на сцене. Они танцевали финский народный танец. В национальном костюме Хилья выглядела еще более красивой и привлекательной. Хуоти видел только ее. Он и сам не знал, почему не может оторвать от нее глаз, может потому, что Хилья из всех девушек была ему наиболее знакома, а может быть, в его душе зарождалось что-то, чего он и сам еще не осознал… Видимо, Хилья заметила, что Хуоти не сводит с нее глаз. Вернувшись в зал, она предложила:

— Пойдем к нам, я дам тебе книгу, о которой говорила.

Хуоти не приходилось бывать в комнате девушек. Он робел перед этими городскими девушками. Они казались ему слишком нескромными, некоторые даже развязными. Мелькнула мысль о Наталии… Но, поколебавшись, Хуоти пошел за Хильей.