Водораздел - [147]

Поздоровавшись, он сказал:

— А у меня ружье есть.

— Ружье? Ты что, тоже вступил в карельский легион?

— Нет. Мне один знакомый отдал свою берданку.

— Ха-ха, — засмеялся Кузовлев. — Ну и что ты собираешься с ней делать? Охотиться?

— Да, хочу поохотиться, — ответил Пекка, нахмурившись. — Уж одну-то сволочь я пристрелю.

Все поняли, о ком он говорит. Кузовлев нахмурился и махнул рукой.

— Глупости все это.

— Почему глупости? — вскочила Маша. — Они… они людей убивают, насильничают, а ты…

Маша осеклась.

— Ну, что я? — спросил Кузовлев.

— Ничего, — буркнула Маша, помолчав.

— Если бы Закис был жив, — промолвил задумчиво Пекка, — он бы не сказал так.

— Я вчера видел батю, — повернулся Кузовлев к Пекке. — Завтра соберем митинг в депо. Если это не подействует, объявим стачку.

Пекка все не мог успокоиться. Он встал, постоял у окна, словно высматривая кого-то. Потом подсел к Матрене.

— Скажи, а ты узнала бы тех, если бы они встретились тебе?

Матрена хотела что-то сказать, но Маша вдруг увидела на ногах Пекки сапоги и воскликнула:

— Да ты совсем как жених! В сапогах!

Пекка не стал объяснять ей, почему у него на ногах оказались сапоги и чьи это сапоги.

— Пойдем домой, — сказал он Матрене с таким видом, точно вдруг принял какое-то важное решение.

— К нам?

— Да, к вам. Я буду жить у вас. Пусть тогда попробуют тронуть тебя.

— Молодец, тезка, молодец! — закричал Кузовлев и, подскочив, крепко пожал Пекке руку.

Растроганная Маша подбежала тоже и, чмокнув Пекку в щеку, воскликнула:

— А я так и знала.

На глаза у Матрены навернулись слезы, а губы ее улыбались. Ей не верилось, что это происходит наяву. Вдруг Пекка просто шутит? Смеется над ней?

Провожая их до двери, Кузовлев сказал Пекке:

— Смотри, только никаких глупостей с этим ружьем. Один в поле не воин.

А Маша тараторила свое:

— А свадьба когда? Не забудьте нас позвать.

В коридоре Матрена растерянно спросила:

— А как же отец? Ты говорил с ним?

— Потом поговорим, — сказал Пекка. — Я сейчас же схожу за своими вещами. — Он взял ее руки в свои. — Пойдем вместе. Ты подождешь на улице.

Было уже поздно. Воробьи давно угомонились и забрались под стреху барака на ночлег. Вокруг стояла глубокая тишина. Только издали доносилась пьяная песня. Несколько парочек гуляли по спящему поселку.

В бараке все уже спали. Стараясь не шуметь, Пекка собирал свои пожитки. Их было немного: берестяной кошель, сплетенный еще покойным отцом, пара грязного белья да кой-какой инструмент. Вот и все его вещи. Да еще вот ружье, которое ему отдал Крикку-Карппа.

— Ты чего гремишь? — пробурчал Пулька-Поавила. — Ложись спать.

Он так устал, что не смог даже открыть глаза и опять погрузился в глубокий сон. И он не слышал, как Пекка осторожно закрыл за собой двери.

— Ружье-то зачем? — испугалась Матрена. — Петя же тебе говорил…

— А куда я его дену? — ответил Пекка. — Мне его на хранение отдали.

Фомич все еще работал, когда пришли Матрена и Пекка. Такой поздний визит Пекки, казалось, вовсе не удивил сапожника.

— Еще не готовы, — буркнул он, не отрываясь от работы.

Пекка и Матрена растерянно переглянулись.

— Папа, — начала Матрена и голос ее дрогнул.

Фомич поднял голову и только теперь заметил, что Пекка стоит с кошелем за плечами и ружьем в руке.

— Ты куда собрался? — удивился он.

— Папа… Можно Петя будет у нас жить? — тихо спросила Матрена.

У Фомича перехватило дыхание. Неразборчиво прохрипев что-то, он полез в буфет.

— Пустая, — посетовал он, показывая бутылку.

— Папа, да не надо.

— Случай-то какой, — бормотал Фомич, натягивая тужурку. — Зайду к тете. Ну раздевайся, располагайся. Я мигом.

Кепку надеть он забыл. Так с открытой головой и побежал к Маланье Филипповне.

Матрена села на кровать. Пекка присел рядом и обнял ее за плечи. Она закрыла лицо руками.

— Почему ты плачешь, Матрена?

Девушка посмотрела Пекке прямо в глаза.

— А ты серьезно или просто…

— Ну как ты можешь такое…

Матрена взяла Пекку за руку и подвела его к иконе, висевшей в углу комнаты. Опустившись на колени, она заставила его тоже встать на колени рядом с собой и начала молиться.

— Святая божия матерь, будь свидетельницей…

Пекка повторял за ней слова молитвы. Потом, повернув голову девушки к себе, начал целовать ее.

— Сейчас отец придет. Будет тебе…

Отец пришел с Маланьей Филипповной. Она бросилась обнимать Матрену.

— Я так рада за тебя, голубушка. Я уж спать ложилась, вдруг является твой отец и говорит…

— Давайте выпьем за счастье молодых, — предложил Фомич, разливая по чашкам принесенное с собой вино. — Обутку твою я сегодня все равно не починю. Да ладно, сапоги у тебя теперь хорошие.

Выпив, Маланья Филипповна опять затараторила:

— Где же мы возьмем белое платье? — беспокоилась она.

— Да не надо белого. — Матрена вся залилась краской. — Не до белого платья теперь…

Они еще долго сидели, пили вино и говорили о будущей жизни. Потом Маланья спохватилась и заторопилась домой.

— Мне пора. Утром надо рано на работу. Пойдем, Фомич. Места у нас хватит. Пусть молодые тут вдвоем.

Фомич поцеловал дочь в лоб и пожал Пекке руку.

— Ну, дай вам бог счастья, — пожелала Маланья.

Пекка и Матрена остались вдвоем.

Пулька-Поавила привык вставать рано. Когда он проснулся, все еще спали. Протерев глаза, Поавила всполошился и стал тормошить соседей.