Водораздел - [146]

Уже вечерело, когда Пулька-Поавила и Крикку-Карппа все же отправились на склад.

Им выдали новенькое обмундирование и вместе с ним все положенное снаряжение вплоть до ложки. Они не стали примерять свои мундиры на складе, решив на глаз, что они им будут впору, и вместе с Теппаной вернулись в барак.

— Ишь ты, совсем бесплатно он их нам отдал, — бормотал Крикку-Карппа, ощупывая полы желтовато-зеленого френча и щуря глаза с довольным видом, словно ему удалось провести кладовщика.

— Кто знает, может, еще как придется платить, — буркнул Пулька-Поавила.

— Как говорится: пусть хоть горшком зовут, лишь бы в печь не ставили. Так и в отношении одежонки… — сказал ободряюще Теппана, заметив, что Пулька-Поавила все колеблется — одевать ему или нет этот чужой мундир.

Ничего не ответив на замечание Теппаны, Поавила стал запихивать в кошель домотканую одежду: она-то еще пригодится.

— А это куда я дену? — спросил Крикку-Карппа, показывая на свое ружье, которое уже чуть ли не тридцать лет было его верным спутником на охотничьих тропах.

— Отдай мне, — сказал Пекка, до этого молча сидевший в стороне и наблюдавший, как мужики переоблачаются в английские мундиры.

Услышав голос Пекки, мужики словно вспомнили о его присутствии и уставились на него.

— Не бойся. В целости-сохранности будет.

— Из этого ружья можно только белок бить, — сказал Теппана, заподозрив, что парень задумал что-то неладное.

— Случалось, и медведя из него били, — возразил тут же хозяин ружья.

— От винтовки, пожалуй, больше толку было бы, — заметил Пулька-Поавила, взглянув на Пекку.

«Почему он не вступает в отряд? — думал про себя Поавила. — Молодой здоровый парень. Уж кому-кому, а ему-то надо было пойти выпроваживать врагов из родной деревни. А может, он уже и забыл свою деревню?»

— На днях выступаем, — доверительно сообщил Теппана.

По своей военной специальности Теппана был пулеметчиком. Но после вылазки в Ухту его назначили командиром взвода разведки. Поэтому он и был в курсе всех оперативных планов отряда.

— А как себя почувствует Хилиппа, когда отряд придет в деревню? — усмехнулся Пулька-Поавила.

— В портки со страху наложит, — сказал Теппана.

Мужики засмеялись. Только Пекка стоял хмурый и серьезный.

— Пули тоже дай мне, — попросил он.

Крикку-Карппа передал парню два коровьих рога с деревянными затычками. В одном из них был порох, в другом десяток круглых пуль.

В барак стали возвращаться его обитатели. Они были чем-то возбуждены.

— Повесить бы их следовало, этих сволочей, — говорил один из рабочих, продолжая начатый во дворе разговор. — Чтоб неповадно было насильничать…

Известие о несчастье, случившемся с Матреной, распространилось по станционному поселку, и даже в городе о нем уже перешептывались. В памяти еще свежи были недавние кровавые события, разыгравшиеся перед собором, — и вот опять такое…

— Что же это у вас случилось? — спросил Пулька-Поавила.

Пекка нахлобучил кепку и вышел. Он боялся, что Теппана не обойдется без своих шуточек. Но Теппана был человек справедливый. Он любил зубоскалить, мог и приврать при случае, но рассказывая о таком деле, он даже ни разу не улыбнулся.

Мужики слушали его и хмурились.

— И бога они не боятся, — вздохнул Крикку-Карппа.

— А власти что думают? Почему они дозволяют, чтобы творилось такое бесчинство? — возмущался Пулька-Поавила. — Надо пойти и пожаловаться куда следует.

Он оглянулся, ища взглядом Пекку, но парня уже не было.

Матрены не оказалось дома, когда Пекка пришел к ним.

— Она у Маши, — ответил Фомич, сидевший на своей скамейке и занятый починкой чьих-то полуразвалившихся ботинок.

Маша по-прежнему жила за стенкой, только теперь не одна, а с мужем, с Петей Кузовлевым. Пекка хотел было сразу пойти к Кузовлевым, но Фомич жестом остановил его.

— Дай-ка сюда твои башмаки, — сказал он. — Я их малость подремонтирую.

Пекка послушно сел на скамью и стал разуваться. Фомич тем временем вытащил из-под кровати старые солдатские сапоги.

— Вот одень-ка пока мои сапоги. Подойдут, наверно.

Солдатские сапоги. У себя в деревне еще мальчишками они с завистью разглядывали солдат, приехавших на побывку с фронта. Шинель, ремень с пряжкой, фуражка, сапоги — все вызывало восхищение. Матерей упрашивали сшить из какого-нибудь старья или просто из мешковины рубахи, которые можно подпоясывать ремнем. Только Пекке некого было упрашивать и никто не сшил ему такой рубашки. Его мать покоилась уже на кладбище. И он старался держаться подальше от сверстников, щеголявших в подпоясанных ремнем гимнастерках. Все это вспомнилось ему теперь, когда он впервые в жизни натянул на ноги сапоги. Он даже почувствовал что-то похожее на гордость. Он встал, подтянулся по-военному, улыбнулся, как мальчишка, и, поскрипывая сапогами, направился к Кузовлевым.

— А ты не плачь, он не такой, — услышал Пекка утешающий голос Маши. Немного потоптавшись перед дверью, он вошел.

— Пекка! — обрадованно воскликнула Матрена, утирая заплаканное лицо.

Петя Кузовлев тоже был дома. Он сидел за столом и при появлении Пекки поспешно сунул в ящик стола какую-то книгу, словно пряча от постороннего взгляда. Пекка книгами не интересовался и даже не полюбопытствовал, что это Петя спрятал.