Водораздел - [123]

В Сороку прибыли ночью. Ни на станции, ни в депо не было ни единой живой души, как будто все — и железнодорожники, и рабочие депо — куда-то сбежали. Но стоило красноармейцам выйти на перрон, как откуда-то один за другим начали появляться люди. Среди них были и мужики из деревни, видимо, заранее пришедшие на станцию и ожидавшие прибытия этого поезда. Судя по их лицам, они уже знали, почему отряд железнодорожной охраны покинул Кемь.

К Донову подошел какой-то железнодорожник, стоявший до этого в стороне и видимо старавшийся угадать, кто же из этих почти одинаково одетых красноармейцев является командиром.

— Там камбалинцы что-то затевают, — оказал железнодорожник, кивнув в сторону деревни.

Донов не знал, кто такие камбалинцы, но железнодорожник почему-то вызвал его доверие.

— Лонин вернулся? — спросил он.

— Да, вечером, — ответил железнодорожник.

Донов вернулся в штабной вагон, велел немедленно выставить посты вокруг станции и отправить патруль в деревню.

— Там, говорят, не совсем спокойно.

Затем, отправив со станции телеграммы в Петрозаводск и Петроград, он захватил с собой двух бойцов и сам тоже направился в село.

В селе царила затаенная тишина. На улице ни души. Только изредка полаивали собаки, чуя чужих людей. В волостном правлении, где находился совет, Донов застал лишь дремавшего за столом дежурного. Услышав, что кто-то вошел, дежурный хотел было схватиться за берданку, но потом, окончательно проснувшись, понял, что уже поздно, и ошарашенно уставился на вошедших. Красноармейцы засмеялись.

— Вот… курево кончилось, — пожаловался дежурный, словно из-за отсутствия курева он и заснул.

— Ребята, дайте ему махорки, — сказал Донов, усмехнувшись. — Где найти Лонина?

— Час назад, наверно, ушел отсюда. Все заседали, — сообщил дежурный и показал из окна дом, в котором жил Лонин.

Донов отправился к Лонину.

— Он уже спит, — ответил ему испуганный женский голос, когда он, наконец, достучался. — Господи, и ночью покоя нет, — проворчала женщина и ушла.

— Кто там? — через некоторое время спросил голос Лонина. — А-а, ты!

Лонин, с наганом в руке, открыл дверь.

Когда Донов вкратце рассказал, что случилось в Кеми, Лонин долго и мрачно молчал. Такой поворот событий был для него неожиданным. До Сороки дошли, правда, слухи, что отряд железнодорожной охраны спешно покинул Кемь, но никто не знал почему.

— Просто чудо, что они тебя-то отпустили, — проговорил он, наконец.

— Видишь ли, я служу в регулярной армии, — пояснил Донов. — А официально они войну России не объявляли.

Мать Лонина, краем уха услышав рассказ Донова, испуганно крестилась перед иконой. «Господи милосердный, помилуй моего сына. Не надо было хлеб у монахов брать. Опять меня, несчастную, покинет…» — решила она, услышав, что гость и сын говорят о какой-то эвакуации.

Тем временем Лонин оделся.

— Ты, мать, не тревожься. Я скоро вернусь. А на завтрак поджарь нам селедочки свеженькой.

Лонин пошел в Совет, Донов вернулся на станцию.

Утром на улицах поселка встревоженными кучками толпились люди, рассматривая появившиеся на телеграфных столбах бумажки.

— Что это такое?

— Приказ. Слушай.

— …все имущество, являющееся собственностью Советской России, а именно: движимое имущество железной дороги, продовольствие, имущество учреждений — подлежит эвакуации… — читал кто-то по складам приклеенный на столбе приказ № 1, подписанный Лениным. — Имущество, которое невозможно эвакуировать, подлежит сожжению…

— Боже ты мой! Неужто сожгут?

И перепуганные обыватели, истолковавшие этот приказ в том смысле, что сожжено будет также и их имущество, охая и ахая, бежали домой.

Тем временем эвакуация имущества уже началась. Из поселка на станцию на мобилизованных у богатеев лошадях везли ящики и мешки, которые на тех же лошадях в старое доброе царское время были привезены на склады купцов и лесозаводчиков. Лошадям, конечно, было безразлично, что и куда они везли, но их владельцам это было далеко не все равно. Затаив бессильную злобу, наблюдали они, как их лошади, вытянув шею и свесив голову, тащили добро на станцию, где стоял наготове товарный состав. Грузили товары в вагоны красноармейцы и рабочие-железнодорожники.

Интервенты, занявшие Кемь, и их белогвардейские приспешники пока еще не появлялись. Почему-то не показывались, они и в Шуерецком. Но положение в Сороке становилось час от часу напряженнее, и с эвакуацией надо было торопиться. Поднимали головы затаившиеся до поры до времени «камбалинцы». После того, как был разогнан Совет, оказавшийся в руках местного богатея Камбалина и его единомышленников, камбалинцы действовали исподтишка, выжидая благоприятного для открытого выступления момента. Правда, у них было маловато оружия, да и рискованно еще было выступать с оружием в руках. Зато они постарались, чтобы на весеннюю путину в море ушло побольше мужиков, входивших в Красную гвардию. Теперь, когда началась эвакуация, они усиленно распространяли всевозможные провокационные слухи, подбивая крестьян на выступление против «грабителей» из рабочего поселка. Донова и Лонина эта вылазка контрреволюционных сил не застала врасплох. Они предвидели ее и еще ночью предприняли контрмеры. Одной из них был арест в качестве заложников некоторых из местных богатеев. Взят был под стражу и Камбалин. Во дворе школы собралась толпа возбужденных его сторонников.