Водоем. Часть 1. Погасшая звезда - [13]

Когда «Волга» мягко подкатила к главному входу административного корпуса, Сенцов находился у себя в кабинете, нежно распекая молоденькую медсестру за очередное опоздание и слишком фривольное одеяние:

— Светочка, радость моя, ты красива — это знают все, но у нас же здесь не модельное агентство и даже не театр, а серьезное медицинское заведение. Нашим пациентам нужен покой, а глядя на твои ноги, на твое декольте, они этого покоя лишаются. Надеюсь, что не навсегда… Но кто знает, на какие поступки их может толкнуть сексуальное возбуждение, но то, что эти поступки скорее всего будут деструктивными — в этом я почти не сомневаюсь. А с точки зрения физиологии — ты уж извини меня за откровенность, но ты уже не девочка, верно? — а замужняя молодая женщина, — так вот, с точки зрения физиологии, молодым парням вредно пребывать в перманентном сексуальном напряжении, а разрядки его им здесь получить неоткуда и не у кого. Это-то ты как будущий врач должна понимать?

— Должна, Дмитрий Николаич… Но я ведь поверх фривольной одежды — так вы, кажется, ее назвали — халат надеваю, а он у меня такой же, как у всех — не я его шила, мне его выдали! Не могу же я в такую жару ходить в брюках или длинной юбке из толстой ткани! Я и так уже по вашей просьбе перестала краситься! — стремилась оправдаться девушка.

— Ладно, Светуля, не обижайся. Но что-то можно сделать, ведь уже весь госпиталь — я имею в виду наших мальчиков — только про тебя и говорит. Неправильно это, нехорошо как-то…

— Я понимаю, но разве я виновата, что Бог мне дал то, что дал? Я подумаю, Дмитрий Николаич, как можно изменить имидж… И за опоздание простите… — и глаза девушки заблестели нарождающимися слезами, сделав их еще прекраснее, еще неотразимее.

— Ну, будет, будет. Лучше скажи, как там твой Виталий?

— Да, ничего, служит. Все нормально. В августе собирается в отпуск, — и первая слезинка, выскользнув из угла глаза, стала медленно сползать вниз по щеке, оставляя за собой блестящую борозду, отчего-то напомнившую Сенцову белую полосу, оставляемую самолетом на фоне бирюзового небосвода, и его так и не сбывшуюся мечту о небе…

Ему внезапно захотелось, безумно захотелось прижать к себе эту девчонку, успокоить её потоком нежных слов, покрыть её лицо поцелуями, а затем встать перед ней на колени и выпросить прощения, но не словами, а только поцелуями — целовать ее ноги, пальчики на ногах, вылизывать каждый квадратный миллиметр её восхитительной жемчужной кожи до тех пор, пока она не простит ему его жесткие и не совсем справедливые упреки… «Действительно, — думал Сенцов, — при такой красоте, разве имеет значение длина юбки, ширина декольте? Чтобы она ни одела — все равно будет приводить в смущение, вызывать желание, манить и дразнить…»

Но вместо того, чтобы пойти на поводу своей самости, вместо объятий и слов извинения, «начмед» неожиданным для себя приниженным тоном снова спросил:

— А как дела в училище? Как сессия?

— Теперь у нас не училище, а медицинский колледж.

— Ну, конечно-конечно, коллéдж! И как там в коллéдже или в кóлледже?

— В кóлледже, конечно. Да все хорошо. Остался последний экзамен — по философии.

— По философии???

— Да, а что?

— Да нет, ничего. Раньше философию только в вузах изучали, а теперь, значит, и в колледжах?

— Да, наш курс — первый, который по новой программе учится. И вообще раньше в медучилищах не было очно-заочной формы, так что мы и в этом первые.

— Да знаю-знаю. Ну, и как, к экзамену готова или, может, Наталье Семеновне позвонить, подстраховать, так сказать?

— Не, не стоит звонить. Вы же знаете, я все сама сдаю. А философия мне легко дается, так что проблем не должно быть.

— А другие экзамены как сдала?

— Нормально. По всем круглые автоматы. Только одна «четверка» — по «инфекционным болезням»… Правда, это был не экзамен, а дифференцированный зачет, промежуточный, в диплом не идет…

— Все равно жалко. Небось, какая-нибудь «старая дева» принимала?

— Да… Такова уж моя судьба: испытывать благосклонность мужчин и черную зависть женщин! — сказала она с какой-то гордо-стоической интонацией, и глаза снова заблестели предчувствием плача.

— Ладно, Светлана, иди уж, а то ко мне, кажется, важные гости подъехали, — закончил грустно-прекрасную беседу «начмед», увидев в окно, как к главному входу подкатил черный «газон», на котором два-три раза в неделю в «епархию» Сенцова привозили какого-нибудь незадачливого курсанта — то с переломом, то с аппендицитом, то с расстройством кишечника, а нередко просто с температурой, причины которой надо было еще уточнять.

Светлана тоже краем глаза увидела автомобиль и тут же вспомнила скорбную новость, которая прилетела в госпиталь вместе с телами погибших и уже завершала свой быстротечный облет. Девушка узнала о случившемся каких-то полчаса назад и приняла беду в некоторой степени и как свою собственную — она имела непосредственное отношение и к летному институту, ибо именно его заканчивал ее муж, и к военной авиации в целом, в которой служил её отец. Поэтому в тот самый момент, когда она увидела выходящих из автомобиля мужчин, один из которых был в новенькой, еще непривычной, синей форме, точнее, синими были только брюки, а рубашка — сочно-голубой, некий внутренний голос заставил её повременить с уходом, намекнув, что для неё сейчас очень важно остаться. И она осталась, так как привыкла подчиняться своему голосу, который никогда её не подводил.